Пьер и Мария Кюри
Шрифт:
Маня напрасно пишет иронически о своем «примерном поведении». Такая смелая и своеобразная личность, как она, не может долго жить условной жизнью. «Позитивная идеалистка» в ней остается неизменной, ей хочется теперь же быть полезной и начать борьбу.
Каждый день на грязных дорогах ей попадаются крестьянские девочки и мальчики, бедно одетые, с озорным выражением лица под шапкою волос цвета пакли, и вот у Мани зарождается план действий. Почему бы ей не осуществить хотя бы в Щуках, в этом малюсеньком мирке, свои передовые заветные мечты? В прошлом году она мечтала «просвещать народ». Какой прекрасный
Маня делится этой мыслью со своей старшей ученицей; взгляд Бронки выражает пылкую готовность и решимость. Остается получить согласие главы семьи и приступить к делу.
Маня — Генриэте, 3 сентябя 1886 года:
«На лето я могла бы получить отпуск, но не знала, куда ехать, поэтому я осталась в Щуках. Мне не хотелось тратить деньги на поездку в Карпаты. У меня много часов занимают уроки с Анзей, чтение с Бронкой, ежедневно занимаюсь по часу с сыном здешнего рабочего, подготовляя его в школу. Кроме того, мы с Бронкой по два часа в день даем уроки крестьянским детям. У нас десять учеников, своего рода маленький класс. Учатся с большой охотой, а все-таки нам временами бывает трудно. Утешает меня то, что наши достижения мало-помалу растут, и даже очень быстро. Таким образом, дни у меня достаточно заполнены, а сверх того немного занимаюсь и собственным образованием».
В декабре 1886 года Маня пишет все той же Генриэте:
«Число моих учеников доходит до восемнадцати. Само собою разумеется, они приходят не все вместе, иначе я не могла бы справиться, но даже и при таком порядке у меня уходит на занятия два часа в день. По средам и субботам я занимаюсь с ними дольше — часов пять без перерыва. Это возможно только потому, что моя комната во втором этаже имеет отдельный выход на черную лестницу во двор, а поскольку эта работа не мешает мне выполнять мои обязанности по отношению к хозяевам, то она никого не беспокоит. Много радости и утешения дают мне эти ребятишки…»
Таким образом, Мане недостаточно спрашивать уроки у Анзи, усаживать за чтение Бронку и не давать засыпать над учебниками Юлеку, который приехал из Варшавы и поручен Мане. Покончив с официальными обязанностями, мужественная девушка входит в свою комнату и ждет, когда на лестнице раздастся топот башмачков и шлепанье босых ножек по ступенькам, извещая Маню о приходе ее учеников. Маня добыла простой сосновый стол и стулья. На свои деньги она купила тоненькие тетрадки и ручки, такие непослушные в закоченелых пальчиках. Когда в большой, просто выбеленной комнате набиралось семь-восемь ребятишек, то присутствие обеих учительниц— Мани и Бронки — оказывалось далеко не лишним, чтобы поддерживать порядок и выручать из отчаянного положения тех учеников, которые, пыхтя и тяжко вздыхая, не могут разобрать какое-нибудь трудное слово.
Эти сыновья и дочери прислуги, заводских рабочих, арендаторов не все опрятны и чисто вымыты.
Некоторые невнимательны, упрямы. Но в глазах большинства светится наивное и страстное желание совершить невероятный подвиг — одолеть грамоту. И когда эта скромная цель достигнута, когда черные буквы на белой бумаге вдруг приобретают определенный смысл и деревенские
Она думает об этой неудовлетворяемой жажде знания, о дарованиях, которые, быть может, таятся в этих неотесанных созданиях, и чувствует себя такой слабой, такой беспомощной перед бездною невежества.
Глава VI
Долготерпение
Деревенские ребята и не подозревают, что панна Мария мрачно размышляет о собственном невежестве. Они не знают, что мечта их учительницы не учить, а самой учиться.
И когда Маня, глядя в окно, видит все те же неизменные телеги, везущие к заводу свеклу, ей тяжело думать, что в это время тысячи молодых людей в Берлине, Вене, Петербурге, Лондоне слушают лекции, доклады, работают в лабораториях, музеях и больницах!
Но ни в одну страну так не влечет Марию Склодовскую, как во Францию. Добрая слава Франции ослепляет ее своим блеском. В Берлине, в Петербурге царят угнетатели Польши. Во Франции любят свободу, уважают все чувства, все мнения, там принимают несчастных и преследуемых, откуда бы они ни приходили. Возможно ли, что, наконец, и Маня сядет в поезд на Париж, верно ли, что судьба дарует ей такое счастье?
Маня уже не надеется на это. Двенадцать первых месяцев в душной провинции подточили былые упования юной девушки, тем более что при всей страстности ее ума и склонности к мечтам она чужда всяким химерам. Подводя итог, Маня ясно видит создавшееся положение, по всей видимости — безвыходное.
В Варшаве у нее отец, который очень скоро будет нуждаться в ее помощи. В Париже — Броня, которую надо поддерживать еще ряд лет, прежде чем она заработает хотя одну копейку. Прежний план, казавшийся осуществимым — скопить необходимый капитал, — теперь вызывает у нее улыбку. План оказался детским. Из таких мест, как Щуки, бежать трудно! Но девушка с отчаянным героизмом бьется против самопогребения. Какой могучий инстинкт заставляет Маню садиться за свой рабочий стол, брать из заводской библиотеки и читать книги по социологии и физике, расширять свои познания по математике и путем частой переписки со своим отцом!
Временами она чувствует полный упадок духа и в эти минуты напоминает собой некоторых деревенских своих учеников, когда они, отчаявшись постигнуть грамоту, вдруг с яростью отшвыривают азбуку. Но Маня с крестьянским же упорством продолжает свою работу.
Спустя сорок лет она пишет:
«Литература меня интересовала в такой же степени, как социология и точные науки. Но за эти несколько лет работы, когда пыталась я определить свои действительные склонности, в конце концов я избрала математику и физику.
Мои одинокие занятия сопровождались целым рядом досадных затруднений. Научное образование, полученное мной в гимназии, оказалось крайне недостаточным— гораздо ниже знаний, требуемых во Франции для получения степени бакалавра. Я попыталась их восполнить из книг, взятых наудачу. Такой способ был малопродуктивен. Тем не менее я привыкла самостоятельно работать и накопила некоторое количество познаний, которые впоследствии мне пригодились…»
Вот как описывает Маня Генриэте в письме из Щук свой рабочий день в декабре 1886 года: