Перед бурей
Шрифт:
литературу и имела обширную, культурно подобранную
библиотеку. Вдобавок, дом Марковичей стоял у самого
Иртыша, — это так ловко вязалось с катаньем на лодке, с
купаньем и другими развлечениями, естественно вырастаю
щими на берегах большой реки. Старший из братьев Мар
ковичей, Михаил, был несколько неподвижный, философ
ствующий еврейский мальчик, много читавший, развитой,
любивший смотреть «в глубь вещей». Младший, Натан,
был живее,
еще меньше философствовал. В гимназии я был ближе с
Михаилом, который впоследствии стал адвокатом. В даль
нейшей жизни мне чаще пришлось сталкиваться с Ната
ном, ставшим доктором. В тот памятный день, когда мы
с Олигером на льду Иртыша набрасывали организацион
ную схему нашего кружка, братья Марковичи и их дом за
нимали почетное место в наших соображениях. Этот дом
должен был стать главной штаб-квартирой кружка.
Далее, мы решили включить в кружок того самого Го
голева, который явился исходным пунктом скандала на
уроке Михновского; Сорокина — несколько медлительного,
но развитого гимназиста из Семипалатинска, в дальнейшем
ставшего профессором медицины; Петросова — бойкого и
способного сына омского адвоката, и, наконец, Веселова—
крестьянского парня (теперь мы сказали бы «из кулацких
слоев»), обнаруживавшего редкие способности и резкую
оппозиционность. Мы долго обсуждали с Олигером еще
две кандидатуры — Михаила Усова и Коли Понягина.
Усов был первый ученик, много знал, много работал. Он
пользовался большим престижем в классе, но стоял как-то
в стороне от общественных интересов. Впоследствии из
Усова вышел крупный ученый-геолог, ставший одним из
корифеев сибирской науки. Понягин был сын преподавате
ля естествознания в женской гимназии, умный, симпатич
ный мальчик, страстно увлекавшийся ловлей бабочек, сбо
ром растений и т. п. Однако за гербариями и коллекциями
156
насекомых Понягин мало замечал окружающий мир со
всеми его неустройствами и противоречиями. По зрелом
размышлении мы с Олигером решили, что ни Усов, ни
Понягин не подходят к задачам нашего кружка, и оста
вили их в стороне.
Вскоре наш кружок заработал полным ходом. Это было
так ново, так увлекательно, так непохоже на все, что мы
знали и делали до тех пор. Собирались мы большей частью
у Марковичей, иногда у меня, иногда у Олигера или Пет¬
росова. Никакой строго определенной программы работ у
кружка не было. Не было также и какого-либо руководи
теля из старших.
только от гимназических преподавателей, но и от родите
лей, ибо далеко не были уверены в их отношении к наше-
му предприятию. Как я писал около того времени Пичуж
ке, у нас в кружке процветала «буйная демократия», и
все были равны. Фактически наиболее активную роль в
кружке играли Олигер и я, нам секундировали прочие чле-
ны. Однако между Олигером и мной была большая раз
ница в темпераменте, умонастооении, вкусах, подходе к
вещам. Несмотря на то, что Олигер был сыном военного
аптекаря из прибалтийских немцев, натура у него была
художественная, эмоциональная, порывистая, с резкими
сменами настроений и необычайной впечатлительностью.
Строгий порядок был ему глубоко враждебен, его стихий
но тянуло к анархизму. Он увлекался романтизмом, любил
красивую фразу, пышный образ, охотно уносился в облака,
теряя почву под ногами. Я по сравнению с ним (но только
по сравнению с ним!) являл образец трезвости и рациона
листичности, стоял ногами на земле, поклонялся науке
и имел тенденцию к известной организованности. Мы часто
с Олигером сталкивались, вели полемику, спорили до изне
можения. Остальные кружковцы делились в своих симпа
тиях и, смотря по обстоятельствам, примыкали то ко мне,
то к Олигеру.
В результате жизнь кружка шла шумно, сумбурно, бес
порядочно, но страшно весело, с подъемом и с огромной
пользой для нашего развития. Предоставленные самим се
бе, мы экспериментировали, делали петли и зигзаги, от
крывали давно открытые истины, но все время кипели в
интенсивной работе мысли, в искании и нахождении пра
вильного пути.
Мы начали с коллективного чтения Писарева и Добро-
157
любова. Особенно сильное впечатление на нас произвела
знаменитая статья Добролюбова «Когда же придет на
стоящий день?» Мы долго обсуждали ее, сравнивали
«темное царство» середины прошлого века с «темным цар
ством» наших дней и единодушно приходили к выводу,
что до «настоящего дня» не близко и сейчас. Очень много
споров вызвала также статья Писарева «Пушкин и Белин
ский». Я целиком поддерживал «развенчание» Пушкина и
точку зрения утилитаризма, развиваемую Писаревым; Оли¬
гер, наоборот, отстаивал великого поэта. Это повело к
оживленной дискуссии о задачах литературы и искусства