Перед тобой земля
Шрифт:
В один из последующих дней по телеграмме из Москвы от похоронной комиссии я получил одежду Есенина из Обуховской больницы - кулек, завернутый в простыню и перевязанный веревкой.
Вещи держал у себя, пока их не взял у меня приехавший из Москвы Эрлих.
И. Наппельбаум сфотографировала лист со стихотворением, отпечаток можно получить у нее.
8.01.1926
Вернувшийся из Москвы Садофьев сделал в Союзе поэтов доклад о похоронах Есенина в Москве. Комнатки Союза были переполнены, редко бывает такое сборище. После доклада читались стихи памяти Есенина.
29.01.1926
На 25 января был назначен большой вечер
– вечер устроить не удалось. Дело передали КУБУчу1, и вечер должен состояться 8 февраля. Поэты будут читать стихи, посвященные Есенину, артисты декламировать стихи самого Есенина.
Записи о встречах с Мандельштамом, беседы с ним, то здесь то там разбросанные по дневнику, а также записки самого Мандельштама, сохранившиеся в архиве, можно собрать в отдельную работу. Мандельштам - человек экстраординарный - не был призван спокойно и постоянно ладить с окружающими его людьми. Но Лукницкого он ценил, и дружеское общение у Мандельштама с ним получалось. Он к этому общению стремился и часто даже был инициатором его. Павел Николаевич, пожалуй, единственный, с кем Мандельштам ладил всегда.
Лукницкому было тяжко вдвойне: он воспринимал не только мандельштамовскую неуравновешенность, но, находясь в "плену" Ахматовой, еще и ее глазами - неоднозначно, противоречиво, в зависимости от ее обстоятельств и ее настроения...
Это можно проследить, читая в е с ь дневник. Но дневник есть дневник, и, пока он не опубликован, читатель найдет в этой книге несколько записей Лукницкого о Мандельштаме вне контекста, как, впрочем, и многие другие записи...
1.02.1926
Встретив на Невском только что вернувшегося из Крыма Осипа Мандельштама и отдав свой локоть его руке, я направился с ним в сторону, противоположную той, куда шел. Обменявшись приветствиями и расспросив о Крыме, я услышал робкую, хотя и торжественным тоном произнесенную, фразу:
– Павел Николаевич, вы не смогли бы одолжить мне денег?
– Сколько, Осип Эмильевич? То, что есть у меня, - в вашем распоряжении.
– А сколько у вас есть?
– пытливо заглянул он мне в глаза.
– У меня есть рубль с хвостиком.
– Если б вы дали мне полтинник, я думаю, что этого хватило бы мне.
Мандельштам шел на почту отправлять телеграмму жене, и было у него в кармане девяносто копеек. Но, дойдя до угла Невского и Михайловской, он неожиданно свернул на Михайловскую:
– Давайте зайдем сначала к Александру Николаевичу Тихонову... Он в "Европейской" живет и завтра уезжает.
Гордо, не смотря на открывшего дверь швейцара, Мандельштам, за ним я вошли в гостиницу.
– Дома Тихонов, который живет в двести двенадцатом номере?
– спросил Мандельштам.
– Он живет не в двести двенадцатом, а в триста двадцатом. Дома.
Мандельштам стал подниматься. Но служитель остановил его и предложил снять калоши. Снял. В этот момент человек, указавший номер Тихонова, подбежал снизу:
– Вы просили Тихонова? Я ошибся. Он не в триста двадцатом, а в триста третьем, и его нет дома.
Мандельштам невозмутимо:
– Недаром мне показалось странным, что человек в час дня может оказаться дома,
И начал искать калоши, которые услужливый портье уже убрал в сторону. Нашел их, вставил в них ноги. Некоторое время простоял, не двигаясь, видимо, размышляя, можно ли не платить за такой короткий срок хранения калош. Должно быть, решив, что не платить можно, и улучив секунду, когда служитель отвернулся ?
Мандельштам сделал быстрый и крутой поворот "кру-гом" и, намеренно медленно шагая, чтобы служитель не заподозрил его в желании скрыться, пошел по направлению к выходу
– Я хотел поговорить с Тихоновым о "Шуме Времени", который я хочу переиздать в "Круге"...
Мы пришли на почту. У окошка стояли человек десять. Я занял очередь, а Мандельштам быстро подошел к столу, за которым люди составляли тексты телеграмм, наклонился к столу из-за спины какого-то мужчины и торопливым движением выхватил из-под его руки бланк. Бланк оказался уже исписанным сидящим за столом человеком, и тот удивленно, с явным неудовольствием мгновенно протянул за листком руку. Сконфуженный Мандельштам принялся извиняться.
– Это верх рассеянности... Бога ради простите!
Найдя наконец чистый бланк, он отошел в угол комнаты, к конторке, и начал писать. Через несколько секунд я услышал его жалобный возглас:
– Павел Николаевич!..
– Осип Эмильевич?..
– Подойдите сюда!
Я оставил очередь, подошел. Он кончиком пера показал мне расплывшуюся букву "я" и растерянно, как-то застенчиво спросил:
– Ведь это уже не "я"?
– Да, это уже клякса.
Пошел искать новый бланк. Наконец телеграмма в двадцать два слова, кончавшаяся словами: "пишу ежедневно", была составлена, и Осип Эмильевич мгновенно высчитал, сколько она стоит. Я всыпал ему в перчатку, сквозь дыры которой виднелись бледные пальцы, серебряную мелочь. Телеграмма отправилась в Ялту, а мы вышли и зашагали по Невскому, беседуя о лопнувшем Госиздате, об уезжающем в четырехмесячный отпуск Ионове, чья мечта, по мнению Мандельштама, стать после всех этих событий редактором "Красной Нови", и о Пастернаке, с которым Мандельштам провел вчера весь день в Москве и который прочел ему огромное количество стихотворений.
10.05.1926
Вечер у Спасских.
Вечер оказался лучше, чем я думал, потому что хорошо играла на рояле Юдина, и музыка, которой я давно не слышал, дала мне несколько минут гармонического существования. А в 1-м отделении читали прозу и стихи К. Федин, М. Кузмин, Б. Лившиц, К. Вагинов, С. Спасский и Н. Баршев.
Домой вчера вернулся в 1-м часу и до 4-х читал Шенье и Пушкина.
А сегодня - вот уже 4-й час ночи, и я кончаю эту запись. В окно уже брезжит предутренний свет - светлеет очень быстро. Скоро придут белые ночи. Хороши они были в прошлом году...
12.05.1926
Поехал к А. Н. Толстому. Он еще не встал. Ждал его в столовой. Вышел он в белой пижаме. Пил с ним кофе. Толстой рассказывал медленно, но охотно о Гумилеве, и о дуэли его с Волошиным, и о подноготной этой дуэли, позорной для Волошина. Я спросил Толстого, есть ли у него автографы. Он предложил мне перерыть сундук с его архивами - письмами. Пересмотрел подробно все - нашел одно письмо. "Вам вернуть его после снятия копии?" - спросил я. Толстой махнул рукой: "Куда мне оно! Берите".