Перед тобой земля

Лукницкая Вера

Я люблю всякую работу. Люблю путешествия и, кажется, способен к ним - у меня есть некоторый опыт. Ниже я скажу об этом подробнее.

Моя просьба сводится к следующему:

Вы сделали бы для меня очень много, если б оказали мне содействие в устройстве меня в любую экспедицию, преследующую научные или какие-либо другие цели. Безразлично - куда и на каких условиях. Хорошо знаю - это сопряжено с трудностями, у меня нет научной специальности. Но есть горячее желание быть полезным, по мере сил и уменья, в любой работе, на которую я окажусь способен. Трудно говорить о себе, но я убежден, что и мои внутренние

качества никогда и ни при каких обстоятельствах не послужат к умалению чувства человеческого достоинства.

Если Вы сочтете возможным помочь мне в моем желании, не откажите в любезности назначить мне любой день и час - для личных переговоров.

Прилагаю при сем "анкетные" сведения о себе.

Прошу у Вас извинений за причиненное Вам настоящим письмом беспокойство. С глубоким уважением П. Лукницкий.

Написал, а сам в ожидании ответа стал готовиться в путешествие к туркменским берегам...

В 1935 году в "Звезде" А. Е. Ферсман в письме-обращении "Познать свою страну" призовет писателей к участию в экспедициях - не свидетелями, не фотографами, а работниками, бок о бок с учеными, чтобы возникло чувство общности, без которого писательская профессиональная задача не может быть решена, по его мнению, успешно.

На это письмо-обращение Лукницкий ответит в печати. Но он ответит не только статьей. Гораздо раньше - своим участием в экспедициях Таджикской комплексной и Таджикско-Памирской в 1930, 1931, 1932, 1934 годах, а также вместе с самим Ферсманом - в Полярной экспедиции 1931 года. Позже путешествиями по Казахстану в 1935 и 1936 годах, по Заполярью в 1937-м, по Таджикистану в 1934 и 1938-м, экспедициями в Сибирь в 1939-м.

Задолго до выступления Ферсмана ленинградский писатель почувствовал потребность "познать свою страну", активно участвуя в ее преобразовании.

Может быть, письмо-призыв - это результат и экспедиционного опыта Лукницкого?

А дневниковые записи продолжаются своим чередом, разрастаются не только описанием фактов, событий, встреч, но, как и прежде, по старой его привычке, характеристиками людей, литературной среды.

В Москве, встретившись впервые с П. Антокольским и Б. Пастернаком, он тут же пишет их портреты. Потом он много раз встречался и с тем и с другим, и каждый раз это непременно фиксировалось записями.

Так и каждая встреча с Мандельштамом оставляла след. Портрет Мандельштама у Лукницкого оказывается весьма сложным. И Лукницкий ему очень сочувствует.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

13.06.1929

Мандельштам, испытывая какую-либо неприятность, представляющуюся ему бедой, поразительно умеет вовлекать в происходящее событие все окружающее его: вещи, людей, явления - пропитывать все живое вокруг себя ощущением колоссального крушения, сознанием неминуемой, обрушивающейся на все и на вся беды. Люди, пропитанные таким ощущением, больны тревогой, течение времени останавливается, царит хаос. Но стоит им перешагнуть за черту "чура" - они опять легки и свободны, как рыба, брошенная в родную воду с того берега, на который была вынесена штормом. И на все связанное с Мандельштамом, все, чего они сами только что были участниками, они глядят со стороны, глядят, как на копошащийся где-то рядом, вовсе не нужный им мирок растревоженного муравейника.

Событие

ничтожно само по себе. Иной человек не задержал бы на нем внимания, не задумался бы о нем - и событие прошло бы мимо него, не задев его, не причинив ему боли, не разрастаясь. Но Мандельштам фиксирует на нем всю силу своего пафоса, всю свою энергию, все свое существо. И событие начинает разрастаться, оно, как ядовитым соком, наливается отношением к нему Мандельштама, оно питается им и чудовищно гиперболизируется, и становится большою смутною бедой, которая, ища новых соков, начинает жадно впитывать в себя все другие, лежавшие в покое, в нерастревоженном лоне ближайших ассоциаций, события. События влекут за собой людей, Мандельштам заражает их таким же, как свое, отношением к происходящему. Событие, переросшее в тревогу, в беду, в катастрофу, брошено в пространство, оно летит, сокрушая все на своем пути, оно не может остановиться.

Человеку, в этот момент взглянувшему на него, невозможно в нем разобраться, невозможно его проанализировать. Если из чувства самосохранения человек не отскочит в сторону, чтобы потом недоуменными глазами проводить пронесшегося мимо него дракона, он неминуемо будет втянут в это безумие, он потеряет себя самого, он станет бессильной и безвольной частицей того же, мандельштамовского хаоса.

Таким я помню Осипа Мандельштама в Ялте, когда мелкое жульничество хозяина пансиона разрослось в катастрофу. Таким представляется мне и происходящее сейчас в Москве дело его с Заславским и "Федерацией".

Сегодняшнее письмо Мандельштама к Ахматовой - залетевший сюда метеор от громадной, разлетевшейся в мировом пространстве кометы.

Метеор пламенеет, кричит, взывает, но разве можно спасти комету? Разве есть на земле средства для такого спасения?

Для этого надо было бы перестроить Вселенную. Но разве для перестройки Вселенной достаточно требований, желаний, энергии одного, только о д н о г о (ну - двух, трех, десятка, наконец!) из квадрильона мириад, составляющих Вселенную миров?

ПИСЬМО, ПОЛУЧЕННОЕ А. А. АХМАТОВОЙ

13.06.1929

Дорогие товарищи!

Если теперь сразу собрать Исполбюро, я прошу ленинградцев потребовать смены редакции Литгазеты, которая казнила меня за 20 лет работы, за каторжный культурный труд переводчика, за статью в "Известиях", за попытку оздоровить преступно поставленное дело, - казнила пером клейменого клеветника, шулера, шантажиста, выбросила из жизни, из литературы, наказала варварским шемякиным судом.

Я требую вырвать Литгазету из рук захватчиков, которые прикрываются ВАШИМИ ИМЕНАМИ.

Федерация с ее комиссиями превращена в бюрократический застенок, где издеваются над честью писателя, над его трудом и над советским, - да, над советским делом, которое мне дорого.

Я призываю вас немедленно телеграфно объявить недоверие, резкое осуждение редакции Литгазеты и исполнительным органам Московской Федерации. После того, что со мной сделали, жить нельзя. Снимите с меня эту собачью медаль. Я требую следствия. Меня затравили, как зверя. Слова здесь бессильны. Надо действовать. Нужен суд над зачинщиками травли, над теми, кто попустительствовал из трусости, из ложного самолюбия. К ответу их за палаческую работу, скрепленную ложью. Я жму руку вам всем. Я жду. О. Мандельштам.