Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
Гораздо более достоин упоминания драгоценный побочный продукт, добываемый из этой массы сырья, — непримиримые антифашисты. Два раза в год их направляют в антифашистскую школу в Москве группами по двадцать или сорок человек. Или же они пробиваются в одиночку в антифашистский актив лагеря, насчитывающий пятнадцать человек. Там они, как избалованные любимчики русских, за лишнюю порцию супа должны политически перевоспитывать военнопленных.
Таково положение вещей!
Я стараюсь выведать все, что возможно. Именно первые дни в новом лагере являются самыми важными. Я навожу справки в бараках, где живут рабочие бригады,
Когда нам приказывают нагрузить целую гужевую повозку торфа, я понимаю, как это тяжело. Добытый торф укладывается в длинные штабеля. На этих зеленых площадях годичной выработки штабеля торфа лежат между канав, наполненных черной водой, как бурые гробы.
Между прочим, в этом лагере даже среди немцев принято вместо немецкого слова «гефангене» употреблять русское слово «пленный».
Таким образом, пленным, которые разбирают церковь на центральной площади в Осташкове живется лучше, чем работающим на торфе.
Правда, от лагеря до города почти восемь километров. Но зато можно что-то увидеть. Ведь этот Осташков насчитывает все же почти тридцать тысяч жителей. Кроме того, иногда местные жители угощают пленных сахарной свеклой.
Сейчас я понимаю, что мне здорово повезло в первые семь месяцев моего плена.
Когда однажды после обеда я лежу на нарах и дремлю, внизу среди взволнованных групп пленных начинается какое-то движение. В бараке нет ни столов, ни скамей, ни стульев. Пленные всегда готовы к выступлению. На всякий случай у каждого из нас на заду болтается консервная банка с надписью «Оскар Майер США», которая служит в качестве посудины как для чая, так и для супа. Никто из пленных не снимает шапку и в помещении, так как они стесняются своих лысин.
Тут я замечаю, как различные группы беседующих, занимающихся обменом и праздно шатающихся пленных расступаются. Вокруг более светлого центра образуется новая группа, большой круг.
Кто же стоит в этом более светлом центре?
Это активист. Все называют его Гансом. Хотя они никогда прежде его не видели.
Он сообщает последние новости. Эссен подвергся новой бомбардировке.
Он спрашивает нас о том, как нам здесь живется, как было в утятнике.
Он говорит, что 41-й лагерь теперь считается главным лагерем. Комендант, подполковник, обещал выдать нам одеяла и соломенные тюфяки. Ну что же, посмотрим, тогда здесь будет намного лучше.
Вот, значит, каков он, этот активист. Я продолжаю лежать на нарах и наблюдаю за всем происходящим сверху. Как странно. На нем русская гимнастерка, русские штаны и красноармейская пилотка, которая очень ему идет. Но когда он говорит по-немецки, это производит пугающее впечатление.
Очевидно, я произвел бы такое же впечатление на других пленных, если бы они увидели меня тогда, когда я еще находился при штабе 10-й армии. Только тогда я не был таким скользким, как угорь, и румяным.
У него приятный голос, у этого Ганса, когда он обращается к тем, кто остается лежать на нарах:
— А кто же у нас там еще? Есть среди вас кто-нибудь из Ганновера?
Но никто из пленных, лежащих на нарах, не отвечает ему. До сих пор не присоединились к большой толпе, окружившей
У них, лежащих с непроницаемыми лицами на нарах, нет вопросов. Для них осенью 1944 года остается только одно: победа или смерть! Для них не может быть и речи о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Так они и лежат на своих нарах: без вопросов сегодня, без будущего завтра!
И я тоже не спускаюсь вниз со своих нар. Активист заводит разговор о Национальном комитете «Свободная Германия».
— 14 июля 1943 года из числа немецких военнопленных и группы патриотов, бежавших еще раньше от гитлеровского террора в Советский Союз, был образован Национальный комитет «Свободная Германия». Его цель заключается в том, чтобы сплотить всех немцев для борьбы против преступника Гитлера. Президентом Национального комитета является поэт рабочего класса Эрих Вайнерт. Вице-президентом — генерал Зейдлиц, который из катастрофы под Сталинградом сделал единственно верный вывод: покончить с гитлеровской войной, разрушающей и наше немецкое отечество! В нашем лагере мы тоже создали группу Национального комитета «Свободная Германия». По этому поводу вы всегда можете обращаться к нашему антифашистскому активу лагеря. В нашей трудной борьбе мы рады приветствовать каждого честного антифашиста, к какой бы партии и конфессии он ни принадлежал.
В этом нет ничего нового. Но является ли этот шаг правильным, в политике узнают только задним числом.
Национальный комитет «Свободная Германия»?
А разве есть, собственно говоря, выбор, если не хочешь превратиться в отходы в этом лагере?
Но, может быть, этот Ганс один из тех, кто прошлой зимой палками выгонял пленных на добычу торфа? Разве в утятнике они не рассказывали, что активисты наряду со своей формой, перешитой из латышской военной формы, носили и пистолеты? И при этом эти активисты тоже всего лишь военнопленные!
— У меня вопрос к тебе. — Я спускаюсь с нар вниз. — Вы получили мою статью «В красном военном госпитале»? Меня зовут Гельмут Бон.
Мой голос звучит совсем не заискивающе, когда я пробираюсь сквозь большую толпу любопытных.
— Ну конечно! — Этот Ганс, у которого до неприличия длинные волосы, подает мне руку. — Твоя статья мне очень понравилась. Мне кажется, сейчас она у доктора Ларсена. Я немедленно переговорю о тебе с Йодеке. Или ты уже знаком с Йодеке, нашим старостой актива?
— Они ведут себя так, словно собираются открыть здесь пансион для девочек. Приторно-сладко! — говорю я своему приятелю, знакомому старшему лейтенанту, который прибыл вместе с нами из утятника.
Старший лейтенант проживает в отдельной секции барака вместе с другими офицерами. Они получают офицерский паек, и вскоре их собираются перевести в специальный офицерский лагерь. Офицеры ведут разговор о том, должны ли они вступить в Союз германских офицеров, созданный в Москве, уже здесь, в 41-м лагере, или же им лучше подождать, пока они не окажутся в офицерском лагере.