Переход Суворова через Гималаи. Чудо-богатыри попаданца
Шрифт:
— Ах ты, моя голубушка!
Петр с любовью погладил серебристую сталь клинка. Действительно, дед Карл, как ни крути, прав, когда говорил во сне об оружии. А если нет «калаша» под рукою, то чего больше желать?
— Две капли, две капли сверкнут на дне, эфес о ладонь согреешь… — с некоторой фальшью пропел Петр слова известной мушкетерской песенки своего времени и в два молниеносных движения, тут сказались немалый опыт, сноровка и регулярные тренировки, несмотря на преклонный по местным понятиям возраст, снял с кривого куста, что торчал среди болотных кочек, половину
— И как мне, старику, сей острой сталью четверых здоровенных обалдуев прирезать?! Они ж со стволами все, а я не заяц, убежать не смогу. Да еще баба со шпалером ловко управляется, стерва, ноги бы ей выдрать! Эхма! И что мне делать?!
Задав самому себе чисто риторический, извечный русский вопрос, Петр задумался, поглаживая рану на бедре. Она ныла, во более зудела, да так, что хотелось запустить туда пальцы и немедленно разворошить ими окровавленную плоть.
Нужно было что-то делать, причем немедленно!
Он огляделся. На болоте виднелись промоины относительно чистой воды, в которых можно было обмыть дырку в бедре. Он пощупал штанину с другой стороны — там имелась рваная прореха.
— Ага, прошла навылет! Значит, засадили в меня из армейского «кулибина», там калибр четыре линии, прошивает насквозь. И пуля в ране редко когда застревает, если только в кость не попадет.
Петр повеселел, но лишь на самую малость. В такой ране могли оказаться обрывки ткани и грязь, всякие зловредные микробы, полный набор заболеваний от столбняка до заражения крови. А ведь организм уже далеко не молод, сможет ли справиться с той же инфекцией, если антибиотиков здесь нет и в ближайшее время не предвидится?! Хотя определенные работы в данной области ведутся, вот только когда будет положительный и обнадеживающий результат, неизвестно.
Петр расстегнул на себе куртку, посмотрел на нательную рубашку — та была чистой, относительно конечно, но каждое утро он привык надевать свежее белье. Так что перевязать рану было чем — он решительно расстегнул ремень и приспустил штаны.
— Твою мать…
Нога была уже перевязана белым платком, узлы которого туго стянули. Петр отер выступивший холодный пот и дрожащими пальцами развязал повязку. Прежде белый платок был покрыт окровавленными пятнами, но углы оставались чистыми и на них красовались вышитые золотой нитью вставшие на задние лапы львы, над головами которых желтели знакомые королевские короны.
Петр посмотрел на рану, но вместо ожидаемого отверстия, покрытого кровью и грязью, он увидел только круглые рубцы, покрытые спекшийся коростой.
Этого быть не могло!
Ни одна рана не способна затянуться за несколько часов, но тем не менее его глаза видели только то, что находилось перед ними. Он ощупал рану пальцами — так и есть, зажила. И сразу в голове суматошно заметались мысли:
«Значит, это был не сон! Но как же так?! Я лежал на раненой ноге, ее сверху придавила лошадь. Кое-как ботинок вытащил! Это платок Карла, я не могу ошибиться, ясно видел во сне?! Как он сумел меня перевязать? Ничего не понимаю!»
Петр отер грязной ладонью текущий струями по лбу горячий, словно кипяток, пот, ему стало
— Мистика…
Копенгаген
— Я пропал…
Офицер Российского императорского флота Иван Петрович Колбасьев никогда еще не чувствовал себя так скверно. Душу раздирала своими когтями тягучая, тянущая жизнь тоска, черная, как холодная топка на паровой машине погибшего «Великого Новгорода».
С англичан взяли дорогую плату за гибель его любимого корабля, те потеряли в схватке шесть своих! Но лучше бы и ему погибнуть вместе с линкором, исчезнуть в ослепительной вспышке взрыва крюйт-камеры, разделив участь своих товарищей.
Но…
Слово чести, данное им любимому капитану-командору, не исполнено — он едва не спас его жену от смерти, не доплыв до заветного датского берега совсем немного. Хотя пытался сделать все возможное и невозможное, до конца отбиваясь от британских матросов, что силою пытались затащить их в лодку.
— Эх, горе мое!
Выходит, что Марфу Ивановну он спасал лишь для того, чтобы на его глазах, беспомощного, лежащего крепко связанным, бедную супругу Кроуна убили прямо на палубе по приказу циклопа.
Того самого, кто пять лет тому назад мокрой курицей стоял на берегу далеких от Балтики Дарданелл, переодетый в матросскую тельняшку. Тогда совсем еще юный мичман, Колбасьев вместе с другими офицерами со смешками разглядывал плененного британского адмирала.
«Запытают меня, сволочи!»
Лейтенант скрипнул зубами от бессильной ярости. Великолепно владея английским языком, он прекрасно слышал разговоры английских офицеров, тот жгучий интерес, который они проявляли к торпедам, называя их между собой не иначе как «копья Сатаны».
Хотя сам Колбасьев использовал бы другое, более подходящее греческое название — «Трезубец Посейдона». Языческий бог-воитель не отказался бы от столь страшного оружия, которым вчера были потоплены два английских корабля.
Теперь стоит кому-нибудь из британцев узнать в нем офицера, как тому же одноглазому адмиралу, то его на куски разрежут, чтобы выпытать секреты. Колбасьев застонал, не в силах даже повернуться на бок, руки и ноги были крепко связаны. Ожоги и небольшие раны тщательно обработал английский лекарь, что еще больше приводило лейтенанта в уныние. Раз лечат, значит, будут допрашивать с пристрастием.
«Голову бы разбить!»
Однако надежда была напрасной, связали его накрепко, замысловатыми морскими узлами. Колбасьев в бессильной ярости мог только скрипеть зубами.
И тут ослепительной вспышкой мозг пронзила мысль, отчего у офицера сперло дыхание. Он сам себе, словно какое-то таинственное заклинание, пробубнил под нос:
— А ведь может выгореть… У нас, как водится, две беды…
Петровская гавань
— Чертовски богатый город, хотя по виду и не скажешь. Но сюда стекается все русское золото!