Перехватчики
Шрифт:
На половине пути нам встретилась длинная гряда облаков. На обход их мы потеряли бы много времени. Учитывая ограниченный запас топлива, командир группы решил не сворачивать с пути. Облака оказались сверху и снизу и напоминали двухслойный пирог. Несколько минут мы летели в начинке из мельчайших капелек воды.
Вдруг мне показалось, что весь строй идет с левым креном до 70 градусов. Что за чертовщина? Я посмотрел на компас — мы шли строго по курсу и не должны были делать разворотов на этом отрезке пути. Снова бросил взгляд на впереди летящие
Немедленно спросил у ведущего курс, которым он идет. И мне сразу все стало ясно: в слепом полете у меня возникла иллюзия. Вот мы и встретились с коварной спутницей летчиков. Скольким замечательным пилотам она морочила голову, скольких малоопытных и доверчивых отправила на тот свет! Этой чертовой колдовке ничего не стоило, чтобы летчику начало казаться, будто он летит вниз головой или падает к земле. Она может заставить летчика поверить в свои собственные ощущения больше, чем в приборы, он начинает «выправлять» положение и врезается в землю или в другой самолет.
Чтобы справиться с иллюзией, нужна большая воля. Кто из нас не пробовал кружиться с закрытыми глазами на одном месте, а потом пытаться устоять, когда кажется, что пол уходит из-под ног, вертится, как карусель, падает на тебя. Ты ведь прекрасно знаешь, что все остается на месте, пол не может встать дыбом, и все-таки изо всех сил пытаешься удержать равновесие-и в конечном итоге грохаешься, ставишь себе шишку на лбу или разбиваешь нос. А потом еще долго кружится голова, чувствуешь тошноту и слабость в ногах.
Да что там человек! Даже такой прекрасный летун, как голубь, камнем падает на землю, если ему завязать глаза и он перестанет видеть горизонт.
То же происходит и с летчиком, если он доверится себе больше, чем показаниям приборов, если будет реагировать на ощущения, идущие от вестибулярного аппарата.
В этом органе, расположенном у человека во внутреннем ухе, чаще всего весь корень зла.
Летчики это хорошо знают и стараются тренировками уменьшить его отрицательную роль. Избавиться от иллюзий совсем удается не каждому, и тут уж приходится усилием воли заставлять себя верить только приборам, не спускать с них глаз.
Я почувствовал, как на лбу у меня выступил пот, я так напрягся, чтобы не поддаться желанию повернуть самолет, так сжал ручку управления, что, казалось, из нее вот-вот пойдет сок. У меня занемели ноги.
Но вот мы выскочили из облаков, я увидел горизонт, и иллюзия прошла. Мне больше не казалось, что самолеты шли с креном.
— А напрягаться-то не нужно, — сказал я себе. — Это только усиливает иллюзии.
Уже больше часа находились мы в полете, пролетели не одну сотню километров и теперь скоро должны были выйти к реке, на которой стоял наш «лесной гарнизон».
Я внимательно всматривался в даль, затянутую голубоватой дымкой, стараясь скорее увидеть отмеченные на карте объекты.
Минута, еще минута — и мы вышли к аэродрому. Взлетно-посадочная полоса
ЗДРАВСТВУЙ, «ЛЕСНОЙ ГАРНИЗОН»!
Там, в учебном центре, взлетно-посадочная полоса была похожа сверху на боковушку от старого спичечного коробка. Ее всю исчеркали и истерли колеса то и дело приземлявшихся самолетов. А эта была совершенно новенькой и напоминала разглаженный и обрезанный с краев панцирь черепахи.
Притормозив чуть в конце полосы, я круто развернулся и стал сруливать в сторону, освобождать место для других самолетов. Навстречу мне и моим товарищам уже мчались новенькие тягачи, в их кузовах стояли и сидели люди, по десять — пятнадцать человек в каждом. Я прекрасно знал, что всеми этими людьми двигало не только стремление встретить нас, своих однополчан, но и простое любопытство, желание скорее своими собственными глазами увидеть самолеты, которые они пока изучали по макетам и схемам, потрогать их руками. Как мне все было понятно!
Нет, я не обольщался особенно, когда техники предупредительно отсоединили от меня шланги парашютного кислородного прибора, противоперегрузочного костюма, шнур автомата раскрытия парашюта от поручня сиденья; я знал, что это внимание оказывается не мне, а самолету, на котором я прилетел.
И все-таки встречали нас тепло и душевно. Не допекали расспросами — видели, что мы устали.
Я так надышался кислородом, что у меня пересохло во рту, и я, завладев кружкой с водой, долго не выпускал ее из рук. Старые приятели при встрече обнимались, хлопали друг друга по плечу, награждали один другого тумаками.
Вот встретились Истомин и Одинцов. Эти не в пример другим поздоровались сдержанно, почти официально, хотя тоже дружили.
Я только сейчас заметил, что они и внешне были похожи друг на друга, оба собранные, подтянутые, оба с залысинами на лбу, тонконосые и тонкогубые.
Они сейчас же начали деловой разговор, как лучше расставить самолеты, как тщательнее проследить за послеполетной подготовкой. Видно, не случайно об их добросовестности, требовательности, недоверчивости ходили анекдоты.
Товарищи находили у них много общего, но немало у офицеров было и отличительного. Старшего инженера считали до мозга костей интеллигентом. Он никогда не повышал голоса, не выходил из себя. Про таких людей говорят: получил хорошее воспитание. И потом, он был педантом, даже тогда, когда занимался творчеством. Нет, Люся не случайно назвала его в одном из своих писем «сухарем».
А комэск нам казался проще, прямее. При всей своей сдержанности он мог в горячую минуту отругать тебя, высмеять, при этом не заботился о выборе выражений. А иногда в виде исключения подпускал и матюжка.