Перехватчики
Шрифт:
Они заспорили, где лучше воспитывать детей, одна и другая приводили примеры и аналогии, и в конце концов каждая осталась при своем мнении.
— Мы вернемся к этому разговору, когда будешь матерью, — сказала Люся миролюбиво.
Майя вспыхнула до корней волос и украдкой взглянула на Брякина, который надевал у зеркала пилотку. Ему пора было на вечернюю поверку.
Проводы демобилизованных хотели устроить на берегу реки, у могилы капитана Кобадзе, но погода неожиданно испортилась: с самого утра зарядил мелкий промозглый дождик, и тогда торжество решили перенести в клуб, а у памятника
В клуб были приглашены и гости, колхозники из соседних деревень, шефы с рыбокомбината.
Брякин сидел с Майей чуть ли не в самом конце. На нем была новенькая, ни разу не стиранная гимнастерка. Белая полоска подворотничка подчеркивала загар на шее. Потом ефрейтора выбрали в президиум, и он ушел на сцену, где стоял длинный стол, накрытый красной материей.
«Даже брови побрил», — подумал я, посмотрев Брякину в лицо, которому он изо всех сил пытался придать серьезное выражение.
С напутственным словом к отъезжающим обратился командир полка Молотков. Рядом с ним на столе лежали Почетные грамоты, приготовленные для лучших воинов. Кончив говорить, командир вызвал к столу старшину Ралдугина и взял из пачки верхний лист.
— «За успехи в боевой и политической учебе и безупречную службу в рядах Вооруженных Сил Союза ССР награждаю Вас Почетной грамотой, — прочитал он. — Выражаю уверенность, что Вы и впредь будете служить примером добросовестного исполнения своего патриотического долга перед нашей великой Родиной — Союзом Советских Социалистических Республик».
Командир пожал Ралдугину руку. В зале зааплодировали.
Вместе с другими солдатами такую же грамоту получил и Брякин.
Я посмотрел на Майю и почему-то стал рассказывать ей о нашей первой встрече с Брякиным в эскадрильской землянке, куда он пришел, покинув караульное помещение. Не очень-то гладко протекала у ефрейтора служба в первое время, были и срывы, и падения, но все это осталось позади. Брякин изменился до неузнаваемости. Нет, не зря ему вручили Почетную грамоту.
— Рад за вас, — сказал я Майе и пожал ей руку.
— Я тоже рада, — чистосердечно призналась она. От имени комсомольской организации выступил Лерман. К удивлению всех, его речь на этот раз была удивительно коротка и конкретна.
Он говорил о том, что надо поддерживать связь между теми, кто служит, и теми, кто демобилизовался. Надо служить и работать так, чтобы ни тем, ни другим не было совестно. (Он любил это «надо» и никогда не упускал случая, чтобы ввернуть его.) Уезжавшим на целину он вручил рекомендации бюро комсомола для получения в обкоме ВЛКСМ комсомольских путевок.
После торжественной части уходившие в запас дали в память о себе небольшой концерт. Каждый выступил с каким-нибудь номером, даже те из них, кто никогда не выступал раньше.
Играя на гитаре, Брякин, вскидывал ее над головой, убирал за спину, барабанил пальцами по корпусу.
В зале стоял хохот, его вызывали на «бис», и Брякин снова играл и играл, на этот раз только веселое.
Кто-то вбежал на сцену и оказал, что в зале находится солистка джаз-оркестра, организованного покойным капитаном
— На сцену ее! — крикнули из зала.
— На сцену! — эхом отозвалось сразу в нескольких местах. Зрители зааплодировали.
— Придется идти, — сказал я Майе.
Она кивнула головой и стала выбираться из рядов.
Вот она встала в свете рампы, маленькая, вся налитая и какая-то очень уютная, улыбнулась — и в зале все улыбнулись, — посмотрела на Брякина, что-то сказав ему вполголоса.
Он проиграл вступление, и она запела:
Родины просторы — горы и долины, В серебро одетый зимний лес стоит. Едут новоселы по земле целинной, Песня молодая далеко летит.Я смотрел на них и думал: «Хорошая пара. И хорошая у них должна быть жизнь».
ВАМ ВЗЛЕТ!
Мы сидели в теплушке — ждали, когда вернется с разведки погоды руководитель полетов. Настроение у всех было нервно-приподнятое. Еще какой-нибудь час-другой — и каждый из нас должен был совершить первый вылет на новом перехватчике.
Чтобы не томить себя попусту, рассказывали всякие были и небылицы.
Один вспомнил, как еще в училище Приходько, ориентируясь во время посадки по СКП (что было в корне неверно), сел чуть ли не на середину полосы. И если бы не убрал шасси — выкатился в овраг. А все потому, что СКП, расположенный на колесах, в это время из-за перемены направления ветра переезжал по рулежной дорожке на другой конец аэродрома.
Другой вспомнил, как Шатунов во время прыжков с парашютом упал в лесу на землянику и ел ее до тех пор, пока не был найден Александровичем, выехавшим на санитарной машине разыскивать пропавшего летчика, а потом еще и выяснилось, что в воздухе Шатунов не нашел кольца и тогда разорвал чехол парашюта. Тут нужно было иметь адскую силу. Он чуть не разбился, другие на его месте, наверно, получили бы нервный шок, а он сидел на корточках и выбирал из-под листьев красные ягоды.
Нет, я не Пушкин, я другой. Еще неведомый избранник, По штатной должности механик, Но с поэтической душой,— читал третий довольно популярную авиационную поэму «Евгений Онегин», повествовавшую о любви моториста Ларина к технику по приборам Татьяне, о механике Онегине, пытавшемся посмеяться над их любовью, о дуэли из ракетниц.
Как жаль, что Пушкин умер рано. Ведь если б знал он техсостав, Он посвятил бы им романы В двенадцать, двадцать, тридцать глав. Но Пушкин жил в туманной дали, Тому назад сто с лишним лет, Тогда по небу не летали, Тогда хватало и карет.