Перекати-моё-поле
Шрифт:
Но отяжелеет снег, осядет, вновь ударят морозы – и отзовется деревня скрипом полозьев и звоном голосов. И тогда дымы из труб взовьются столбами вверх, согревая низкие ярые звезды.
Время дум и молитвы. Но надо и перезимовать.
Живой огонь
Отец уходил в город и нередко два-три дня не возвращался. Зимой в молочном пункте работы было меньше, но с утра до вечера мама с Нюрой работали и работали. Мама говорила, что без отца на сливном легче и спокойнее. И если я приходил к ним в такие дни, то меня непременно усаживали за стол
Уже издалека я увидел, что из трубы вместе с дымом как будто выплескивается огонь. «Пожар, а они и не видят!» – первая мысль. Бегом я ворвался в домик и закричал во весь голос:
– Вы чего?! У вас горит, а вы и не видите!
– Где горит? Что горит? – Обе смотрели на меня с удивлением.
– Айдате на улицу!.. Во, полощет!
Теперь уже из трубы сплошняком вырывался огонь.
– Батюшки, что же делать?! Что горит-то?!
– Может там, на чердаке, и горит!
– Да туда и не залезешь – лесенки нет… Давай мы тебя подсадим – ты и посмотришь, что там…
Они подняли меня к лазу, и я легко вскарабкался на чердак. Света здесь не хватало – и это усилило впечатление: длинный боров [34] от двух топок, мне показалось, зловеще гудел, и через сквозные щели между кирпичами тонкими лезвиями выхлестывал огонь. Но ведь там гореть нечему!
– Крыша не горит! – крикнул я. – В борове огонь, между кирпичами хлещет!
– Что же делать?
– А что делать? Огонь – значит, заливать водой!
– Давайте воды, я тут сейчас! – распорядился я.
34
Боров – дымоход в трубе.
И ведь послушались, подчинились – что значит страх и беспомощность!
Мама с табуретки подала полведра воды. Я из-под ног взял какую-то палку, легко сковырнул с борова кирпич – и до испуга растерялся. Как дикий зверь из клетки – из борова вырывался огонь! И тогда мне представилось, что это – огненное живое существо, хищное и разъяренное! Огонь рычал, казалось, сейчас и метнется в лицо… Однако замешательство было лишь секундное. Я схватил ведро и вылил воду в разъяренный боров: захрапело, зафыркало, взметнулся пар – и вновь огонь, но как будто уже не такой ярый.
– Еще воды! – закричал я не своим голосом.
И началась работа. Я и в другом месте вскрыл боров – и уже минут через десять из дыр валил только пар. Победа!
– Все! Затушил! – кричу.
– А ты что там, разворочал, что ли?
– В трех местах.
– Так кирпичи на место и заложи с глиной – знаешь как!
Я знал эту науку. Мы с мамой во время войны целиком плиту сложили… Мне подали глины в ведре. Я окунул кирпичи в воду и заложил их на место с глиной, да еще замазал щели, откуда вырывался огонь.
– Батюшки светы! – Мама и руками по бедрам себя стукнула. – Вымазался как!..
И благодарные хозяйки добродушно засмеялись.
Когда возвратился отец, и мама, похваливая меня за подвиг, рассказала ему о случившемся, отец
– Сажа горела… Сажу водой не тушат – соли в трубу бросают.
«Бросишь в боров, если из каждой щели огонь прет», – с досадой думал я, а сам ждал, что он хоть слово доброе скажет, хотя бы одно слово: молодец. Не сказал, лишь криво усмехнулся.
«Вот так люди изнутри сгорают, когда накопится», – думаю я сегодня.
Звезды горят…
– На Миколу-то зимнего звезды, чай, горят: старые сгорают, а новые зачинаются, – сказал мне Федя. – А ты выгляни на Миколу после полночи – вот и узришь…
И я гадал: как бы мне дождаться полночи или проснуться! Очень уж хотелось увидеть горящие звезды. Я просил маму разбудить, но она лишь усмехнулась и сказала:
– Отстань и не выдумывай.
И все-таки я увидел заполунощные звезды на Николу-зимнего – мне просто повезло! Разбудил отец: он громыхал чем-то – искал топор! – и громко ругался. Я выглянул из-за шторки: на столе засвеченный фонарь, отец возится за печкой, здесь же стоит мама. Тихо спрашиваю:
– Мам, а что?
– Да ничего – спи, – мне показалось, что она усмехается. – Поросенок в хлеву орет, волка в гости зовет…
Действительно, на дворе, в запертом хлевушке, надрывался теперь уже большой поросенок… И тут-то я вспомнил, что с вечера приготовил одежку и валенки на случай, если проснусь среди ночи…
– А ты куда? – цыкнула мама, когда следом за отцом и я сунулся в дверь.
– Я сейчас, я только на звезды гляну.
– Ну и этот с ума сходит – оба сумасшедшие, – с раздражением напутствовала она.
Тихо и очень морозно. В избах ни огонька. Небо низкое, черное и до озноба холодное. И по всему небу звезды – крупные и яркие. Они действительно как будто искрились. Близостью своей и пленяло небо. Я глазел, запрокинув голову, и в носу у меня точно склеивалось и перехватывало дыхание… Отец, видимо, успокоил поросенка – и он замолчал. И вот в этой наступившей тишине где-то рядом, за дворами, завязался пронзительный вой, даже не вой, а смертельный стон. «Кто это? – подумал я, но уже тотчас сообразил: – Волки!» – И ознобом прошла по спине дрожь. Я оглянулся по сторонам и побежал в избу. Закрыл на задвижку дверь – и редкий, а может быть, и единственный случай: я почувствовал себя счастливым. Как ведь хорошо, когда у тебя есть теплая и крепкая изба, где никакой волк не страшен… Быстро разделся и по приступкам скакнул на печь.
– Эх, мама, как волки-то воют! – Мама промолчала. – А сколько часов?
– Часы одни. А время – два часа. Спи давай.
«Да, уснешь тут!» – почти с возмущением подумал я, но, увы, не слышал, когда отец пришел со двора.
Временщик
Говорили, что председателя Семена из районной больницы увезли в областную. И никто не знал, когда он оттуда возвернется. Его заменяла бригадирша, которая, в конце концов, наотрез отказалась от этого дела. И тогда приехал инструктор из райкома и созвал собрание колхозников. Бабы в один голос и потребовали, чтобы председателем стал Иван Петров. А Иван Петров разводил руки в стороны и защищался: