Перекресток одиночества 4
Шрифт:
В тот день Паша распродался особенно хорошо и домой возвращался в приподнятом настроение. Вечер был жарким, и он решил срезать через проходной двор — на той стороне всегда стояла бочка разливного кваса. Он миновал большую часть двора, вошел в узкий проход между забором и тыльными стенами гаражей, когда услышал торопливые шаги за спиной. Паша обернулся и удивленно взглянул на шатающегося крепкого парня с удивительно толстой переносицей и выпирающими надбровными дугами. От парня несло перегаром, он едва не стоял на ногах, но это не помешало ему каким-то быстрым и словно бы даже машинальным привычным жестом толкнуть Пашу ладонью в грудь, одновременно вытягивая у него кошелек
«Банки!» — панически пронеслось в голове у Паши — и много позднее он записал это в своих дневниках. Равно как и сказанную незнакомцем пугающую даже тогда фразу:
— Тебе уже не надо! — вот что ему сказал тот пьяный мужик, когда забрал кошелек.
Дальше темнота. Тошнота. Холод. Звон битого стекла….
Из трех банок уцелела только одна — и он так переживал за жизнь глупых рыб, что сначала собрал и пересадил в посудину всех, кого еще можно было спасти и только потом начал оглядываться, пытаясь понять куда его занесло и куда подевался залитый летним вечерним солнцем мирный заросший двор…
Так вот Паша Аквариумист и оказался внутри своей одиночной летающей камеры — мокрый, замерзший, прижимающий к груди банку с рыбками и с пакетом корма в кармане…
Рыбок он спас — далеко не всех, конечно. Прижился. И стал очень набожным.
По словам рассказчика, центральную часть его дневников составляют уже не практические заметки бывалого сидельца и просто опытного человека, а собранные от других узников пересказы из Библии, записанные и много раз правленные молитвы, отрывки из других церковных книг и многое-многое другое, что превратилось даже не в веру, а в некую хорошо продуманную философию, идеально вписывающуюся в мир, где ты можешь выживать только внутри каменных скорлупок с рычагами. Сначала Паша жил этой философией сам, затем начал ее проповедовать на чалках — всем, кто хотел его слушать. Как раз где-то в эти времена и на десятом году его заключения, он и получил в подарок от умирающей от горлового кровотечения женщины тыквенные семечки. Ну и другие вещи, не настолько важные, чтобы отобразить их перечень в дневниках.
Он посадил сначала одно тыквенное семечко в собранной и выторгованной почве. Затем второе. Удивительное дело, но свет креста оказался животворящим и вскоре появились первые ростки. Поползли лозы, распустились удивительно крупные цветы… Паша часами сидел на обрывке одеяла перед своим крохотным садиком, любуясь этой красотой и радостно читая известные ему стихи, псалмы, а потом и молясь, порой входя в раж и начиная отбивать поклон за поклоном, доходя в этом деле до многих сотен.
В этом месте улыбающийся седой рассказчик сделал паузу, чтобы мы смогли проникнуться торжественностью момента. Я понимающе улыбнулся в ответ и слегка кивнул. Этого хватило, чтобы история продолжилась. А мне не пришлось лгать — ведь спроси меня кто, понял ли я что случилось с Пашей Аквариумистом, то я бы ответил, что он либо сошел с ума, либо как делал все, чтобы этого не случилось. Когда разум не выдерживает сокрушительной мрачности и безысходности бытия, ему требуется хоть какая-то отдушина…
Следующие годы Паша собирал почву, растения и даже насекомых. Не все приживалось. Не все выживало. Но его невероятный сад рос, а стоящие среди растений банки тоже были полны различной жизни. Паша усердно молился и трудился непрестанно. По его описаниям, к концу своего сорокалетнего бдения, он превратил весь крест в огромный благоуханный цветущий сад…
— Ну а затем по отбытию своего срока он был отпущен на волю и чудесным образом оказался… прямо у дверей заброшенной Пальмиры — радостно заявил
Потом Паша Аквариумист еще больше трех десятков лет неустанно трудился в сем заброшенном уголке, упорно работая над его превращением в большой плодоносящий сад с полными рыбой прудами. В этом деле ему помогал еще один бывший сиделец, быстро проникаясь философией Паши. Рука об руку они трудились не только над выращиванием сада, но и над созданием полезных нравоучений для тех, кто все еще летал в крестах и нуждался в подобных наставлениях для собственного выживания. Не сразу им удалось разобраться в чужеземном радио, но им все же удалось и это принесло огромную пользу для всех сидельцев. Пальмира принесла великую пользу! А когда нужда в наставлениях исчезла, малое убежище замолкло, давая право голоса уже появившимся другим растущим на этой ледяной земле Убежищам…
— Стоп! — не выдержал я, усаживаясь прямо и стряхивая дрему — Я не допонял…
— Чего именно… — старик сделал паузу, но так и не произнес почти ожидаемого «сын мой».
— Жил Паша жил… сорок лет в кресту прожил… — медленно проговорил я.
— Все верно. Так и было. И что тут непонятного?
— И потом вдруг очутился у дверей будущей Пальмиры?
— Так и есть.
— Вместе со своим разросшимся садом? С кучей стеклянных банок полных тропических рыбок, не переносящих холодную воду…
— Конечно нет — солнечно улыбнулся старик — Как бы он все унес в своих руках?
— Вот и я про это спрашиваю — кивнул я — И как вон вообще отыскал вход в будущее убежище? Стальные двери были открыты?
— У тебя много вопросов…
— Только касательно непонятных мест в ярком повествовании — я заставил себя улыбнуться и… махнул рукой — Но это неважно. Продолжайте. А я пройдусь по огороду — не возражаете?
— Ходи, где хочешь и смотри куда хочешь — ответил улыбкой старче и повернулся к продолжающим сидеть на лавке моим спутникам — Так вот…
— Стоп! — это не выдержала Милена — Я технарь. И мыслю по технарски. Можно меньше сказочного и побольше приземленного, и точного? Охотник прав в своих вопросах. Каким таким образом Паша не только оказался прямо у ворот будущей Пальмиры, но и сумел сохранить все вот это — она указала на старый сад и огород.
— Прекрати — тихо сказал я и, посмотрев на покашливающего в задумчивости рассказчика, пояснил — Он не расскажет. Видно же. Не расскажет и все тут.
— Но…
— Прекрати — попросил я — У каждого из нас есть шкаф с пыльными скелетами и закопанными тайнами. Правды все равно не узнаем. Да и не затем мы здесь. Так что меня больше интересует другое — вы нам плодов дадите? — я уставился на старика, в то же время указывая рукой на грядки — Вот всего этого. Хотя бы понемногу каждого вида.
Прижав руки к груди, Митомир поклонился:
— Дадим с радостью. Добром за добро всегда готовы отплатить мы.
Молча кивнув, я отвернулся и пошел к огороду.
Пальмира может и не лгала. Но Пальмира многого недоговаривала. Очень многого…
Появилось сильное желание выполнить здесь все взятые на себя обязательства, после чего нагрузить вездеход и как можно быстрее укатить отсюда. Сзади послышался уже знакомый частый стук и я обернулся. Меня догоняла явно не пожелавшая дослушать историю Милена на костылях. Доковыляв до меня, она повисла на костылях и, не сводя глаз с огромной и действительно сказочно выглядящей царственной тыквы, пробормотала: