Перекресток
Шрифт:
– Эйнар!..
"Ты - Лайна от Перекрестков Матери-Ахайри..."
– Я...
"Ты..."
У человека слипаются глаза. Он роняет голову на грудь, но через секунду испуганно вскидывается.
– Я - Эйнар, - шепчет человек, и Дом сердито скрипит рассохшейся лестницей.
– Я ищу друга, и ученика своего друга, и хочу найти их раньше, чем забуду себя, потому что тогда я забуду и их...
Человек сидит в Доме. И тишина обволакивает его, вязкая, как слюна,
"Я сижу на ступеньках лестницы, которая то деревянная, то каменная, то вообще никакая; я сижу и дышу, и радуюсь тому, что я дышу, и что дышу я, а не кто-то, кого Дом упрямо подсовывает на мое место..."
Глаза человека закрываются, и набросок подступающего сна заставляет его вздрогнуть, но сил уже больше не остается ни на что.
Человек спит в Доме. В Доме-на-Перекрестке.
Тишина удовлетворенно склоняется над ним.
ТРАЙГРИН-ПРЕДСТОЯЩИЙ
...припадает ли человек к стопам идола, возносит ли
мольбы в храме, боится ли встречи с оборотнем или плюет на
богохульное изображение - он верит; или не верит, что, в
сущности, одно и то же. И клубится вера над человечеством,
возносясь смерчем, опадая росой; горами движет, уходит и
возвращается, и никогда не исчезает бесследно.
Войдет вера в поэта - родится гимн; войдет в
землепашца - родится боязнь и надежда; войдет в князя - и
кровью умоются народы; войдет в Предстоятеля - и родится
сверх естественное; войдет сверхъестественное в жизнь
человеческую - и родится Миф.
Горе Предстоящему, разучившемуся отдавать; горе миру,
породившему зверя, рыщущего на Перекрестках; и уйдет из
мира сверхъестественное...
Авэк ал-Джубб Эльри, Рага о Предстоящих.
Кувшин его жизни был почти пуст. Жизнь сочилась по капле, вокруг трещины наросли лохмотья белесой плесени, лохмотья боли и воспоминаний, но боли все-таки было больше, и он уже не осознавал, что - умирает.
Это было старое, агонизирующее животное, и лишь совсем немного человек.
Временами он приходил в себя, в того себя, который сумел неделю назад заползти в эти развалины; в того "себя", который изо всех сил пытался не выть - и не всегда мог; и тогда он смотрел на пальцы своей левой руки с серебряным перстнем на безымянном.
На перстне было вырезано: "Авэк". Смысл этого слова или имени был для умирающего утерян, утерян в дебрях боли, но когда он видел перстень - он иногда умудрялся встать, цепляясь за стену, и дотащиться до окна с выбитой рамой.
"Звезды..." - отрешенно подумал человек. Через мгновение смертельно раненный зверь завизжал, прокусив губу, и вцепился в подоконник, чтобы
– Авэк...
– прошептал умирающий.
– Авэк...
Он сделал шаг на негнущихся ногах, еще один - и рухнул на кучу смятого тряпья. Нечесаная борода задралась вверх, и в выпуклых, широко распахнутых глазах отразились звезды. Звезды неба, заглядывавшие ему в душу; звезды неба, мерцающие между балками разрушенного дома - его ненадежного убежища.
"Небо, - подумал он, надсадно кашляя и содрогаясь всем телом, небо... Крыши нет... нет!.. Уйду, скоро уйду... совсем..." И задохнулся в дыму и огне пожара - где-то далеко, там, где у него раньше было сердце.
Если бы хоть кто-то... хоть кто-то забрел в развалины!.. Хоть кто-то, хоть бродяга, шлюха, вор... хоть пьяный толстяк с улицы...
Он смог бы уйти раньше. И легче.
Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что этот доходяга, оборванец, этот мычащий обрубок человека некогда был Предстоятелем. Предстоятелем культа настолько древнего, что даже имя бога над угасшими алтарями прочно забылось людьми, и мифы о нем канули в небытие, и ни на одном Перекрестке не было ему пищи. Вера ушла, как вода, в песок времени. Но Предстоятелем нельзя - быть.
Пока ты жив. Даже если ты - животное.
Где-то внизу, под развалинами заброшенного дома, лежал Перекресток. Его Перекресток. Опустошенный, иссякающий и, наверное, последний. Они умирали вместе.
Хотели и не могли.
Человек моргнул, и звезды из его глаз исчезли. Исчезли и больше не появились.
Человек беспокойно заворочался, хрипя и пытаясь прорваться сквозь боль, понять... и понял, почувствовал, что над ним - крыша.
И выгнулся в крике.
Ни один посторонний взгляд не увидел бы этой крыши. Но она была.
Предстоятель не мог ошибиться. Была и мешала уйти. И четыре силуэта медленно зашевелились в углах комнаты, где хрипел сейчас забытый Предстоятель забытого бога.
Четыре силуэта - два женских, два мужских - как четыре стервятника над телом; четыре контура - и плечи их гнулись и дрожали от страшного напряжения, словно на них взвалили всю тяжесть мира. Они держали крышу, ту крышу, которую сами же создали, стянули, сбили из невидимых, но прочных плит - крышу их общего противостояния, из-под которой нельзя было уйти.