Перелетные работы
Шрифт:
– Читай, - говорила она и часто моргала в такт чтению.
У нее были очень длинные ресницы, и когда она опускала веки, то верхние ресницы перепутывались с нижними и нехотя разъеди-нялись, когда она вскидывала глаза, чтобы посмотреть на меня.
Дядя Кирша лежал на диване лицом к стене и не разговари-вал с нами. Тетя Груша думала, что он переживает, но я видела - он скучал. Сначала он водил пальцем по зеленым полоскам на спинке дивана, потом вытянул нитку из обивки и оборвал ее.
– "В кув-ши-не мо-ло-ко, - читала я.
–
И тут я вспомнила безбровое лицо Вовки Зорина-Трубецкого из угловой квартиры. Когда он бежал ко мне с раскрытыми объятиями, у него под курткой смешно подпрыгивал живот и ярко краснели ще-ки. И я тут же поняла, про кого это написано.
– Ко-ро-ва Зорь-ка, - повторила я, громко расхохоталась и затопала ногами.
– Ну хватит, - сказала тетя Груша и захлопнула букварь.
Из стопки книг перед настольной лампой она достала красную книгу с синим рисунком на обложке. По этой книге я тосковала и умоляла тетю Грушу, чтобы она как можно скорее взялась за нее. И даже когда она читала мне "Питера Пена", я томилась и пальцами разглаживала обложку с синим рисунком.
– Голубой цветок, - начала тетя Груша.
Я замерла. И даже дядя Кирша взволнованно заерзал на диване и обернулся на нас.
– Жили два брата, - прочитала тетя Груша.
И вдруг пронзительно зазвенел дверной звонок.
Тетя Груша отложила книгу и пошла открывать.
Дядя Кирша досадливо махнул рукой и встал с дивана.
То, что успела прочитать тетя Груша, я знала сама, но дальше шли ровные черные строчки знакомых мне букв, которые так сложно между собой складываются в слова.
В прихожей Натка с Аленкой снимали плащи, но я не вышла им навстречу. Я услышала только, что Натка была печальной и на пышные приветствия дяди Кирши отвечала коротко и торопливо.
Она вошла в комнату, на мгновение отразилась в тети-Грушином зеркале, испуганно отвернулась от трещины и посмотрела на меня.
– Леля!
– грустно улыбнулась она.
Я отвернулась.
Следом за ней в комнату вбежала Аленка и тут же направилась ко мне. Но и на нее я не посмотрела. Тогда Аленка спряталась за широкую Натку, и ее стало совсем не видно.
– Грушенька, - ласково сказала Натка, - ведь я же еще в прошлый раз хотела вам рассказать, да Кирилл Николаевич опять меня сбили.
Она раскрыла маленький черный портфель, который носила с собой вместо сумки, и достала кусочек белого хлеба, покрытый черными шариками, узкую розовую палку колбасы и куриную ножку.
– Вот, вчера в Мочищах опять праздновали, - сказала Натка.
– Баню истопили, парились там, парились, а потом пошли пить и за-кусывать... А это вам к чаю...
Она достала зеленую коробочку конфет, раскрыла ее, и я уви-дела, что она наполовину пуста. Но конфеты, оставшиеся на дне, были завернуты в золотые и серебряные обертки. Одни были в форме звезд, другие - в форме кораблей, третьи - самолетов.
Я улыбнулась Натке и кивнула
– Голубой цветок, - сказала я Аленке и показала василек на обложке. Из-за него умер один из братьев, только я не знаю кто. Старший или младший.
– Гы-гы-гы!
– засмеялась Аленка и потянулась к конфетам.
Я закрыла коробку. Один ее глаз внимательно смотрел на меня, другой точно так же, как вчера, съехал к переносице. Я думала, что она так играет, и тоже попробовала скосить глаза, но мне стало больно.
Натка и тетя Груша сидели на диване. Диван сжался под Наткой.
– Этим летом мы были в деревне у моей мамы. У нее там домик, ну, вы знаете, колодец при доме, огород, сарайчик с дровами - все как надо, рассказывала Натка тете Груше.
Дядя Кирша недовольно рассматривал альбом с фотографиями и не участвовал в разговоре.
– А Аленка еще той весной бегала вместе с одной местной девочкой. Ту девочку звали Домна. Домна Чмелева. Очень простое имя...
– Очень простое, - согласилась тетя Груша.
А дядя Кирша только пожал плечами.
– Такие имена сейчас дают только в деревнях, - грустно продол-жала Натка, - потому что у нас в городе с таким именем просто задразнят...
– У нас в городе с таким именем - никуда!
– подтвердила тетя Груша.
– Но я слышала, что скоро и в деревнях перестанут называть детей такими странными именами. Их просто запретят...
– А имя Леля не запретят?
– испугалась я.
– Оставят?
– Оставят,- успокоила меня тетя Груша.
И Натка подтвердила:
– Оставят...
И она подняла глаза и оглядела комнату, и следом за ней ком-нату оглядела тетя Груша. Я подумала, что сейчас снова начнется полет бабочек: черная бабочка будет преследовать коричневую, а коричневая легко закружится под потолком; тогда черная бросит пресле-дование и весело пересядет на мячик, а коричневая заскользит по зеркальной трещине. Но вместо этого увидела грустные глаза Нат-ки и внимательные, готовые к печали глаза тети Груши.
– Та девочка Домна была круглая сирота, - продолжила Натка рассказ.
– Сирота...
– повторила за ней тетя Груша и придвинулась поближе, чтобы не пропустить ни слова.
– Она жила у своей крестной Евы Степановны. Ева Степановна очень добрая женщина и очень богатая. У нее большой огород, свиньи, курочки. Да вот только Домна совсем ей не помогала, бегала по деревне все дни напролет. Я ей: "Ты куда, Домнушка, бежишь?", а она мне: "За ветерком!" А ведь ей уже тринадцатый год. Но ее в деревне не обижают, боятся Евы Степановны... А Домна ни обедать, ни ужинать домой не приходит. Только ночевать. Все зовут ее: "Домнушка, иди покушай!", а она не идет. Она мою Аленку полюбила и у нее одной пищу принимала, да все просила, чтобы та кормила ее из рук раз-ламывала хлеб на кусочки и на ладони протягивала ей...