Перелом
Шрифт:
После короткой борьбы со свитером я одержав верх и вышел в манеж. Может, Энсо не станет мстить, когда поймет, что лишается самого дорогого на свете. Ведь если он еще что-нибудь со мной сделает, то потеряет сына.
Мы уже давно договорились с Томми Хойлэйком, который остался ночевать в Ньюмаркете, что он воспользуется этим обстоятельством и утром следующего дня проездит галопом Счастливчика Линдсея. Ровно в семь часов утра его “Ягуар” подкатил к конторе и остановился у окна.
– Привет, – сказал он, выходя из машины.
– Привет. – Я внимательно посмотрел на Томми. – Вы плохо
– Всю ночь болел живот. Вырвало после обеда. Со мной так бывает, когда нервничаю. Но все будет в порядке, можете не сомневаться.
– Вы в этом уверены? – взволнованно спросил я.
– Конечно. – Томми ухмыльнулся. – Я же говорю: со мной так бывает. Ничего страшного. Только вы не обидитесь, если я откажусь проезжать лошадь галопом?
– Нет, – сказал я. – Что вы, совсем наоборот. Нам вовсе не хочется, чтобы вы заболели перед самыми скачками.
– Знаете что? Я могу немного потренировать Архангела. Устроить ему разминку. Хотите?
– А вы уверены, что это вам не повредит? – с сомнением спросил я.
– Все будет нормально. Со мной все в порядке. Я правду вам говорю.
– Ну, хорошо, – согласился я, и Томми сел на Архангела, после чего они вместе с Резвым Копытом, сопровождаемые взглядами множества болельщиков, которые сегодня днем будут громко выкрикивать его имя на трибунах ипподрома, проскакали кентером четыре фарлонга.
– Кого же нам посадить на Счастливчика Линдсея? – спросила Этти, которая собиралась отправиться в Уотерхолл, чтобы, следуя программе тренировок, проездить лошадей галопом на дистанцию в три четверти мили.
Еще одна проблема: у нас действительно было мало хороших наездников.
– Поменяйте наездников местами, – предложил я. – Энди – на Счастливчика Линдсея, Фэдди – на...
– Не надо, – перебила меня Этти, глядя куда-то поверх моей головы. – Ведь Алекс нам подойдет, верно?
Я оглянулся. Одетый в рабочую одежду, по манежу шел Алессандро. Давным-давно исчезли его модная куртка, брюки и лайковые белые перчатки, теперь он являлся в конюшни в простом коричневом свитере, из-под которого торчал воротничок голубой рубашки: точная копия одежды Томми Хойлэйка. Объяснил он это тем, что раз один из лучших жокеев страны одевается подобным образом, то он, Алессандро Ривера, не может ни в чем ему уступать.
У подъезда не было его “Мерседеса”. Наблюдательный Карло не пялился в манеж. Алессандро увидел, что я ищу взглядом его машину и телохранителя, и произнес, запинаясь:
– Я удрал. Они сказали, чтобы я не приходил, но Карло куда-то исчез, и я решился. Можно... Я хочу сказать, вы позволите мне участвовать в тренировке?
– А почему мы вдруг должны вам не позволить? – спросила Этти, не посвященная во все тонкости наших отношений.
– Конечно, – согласно кивнул я. – Можете проездить галопом Счастливчика Линдсея. Алессандро ужасно удивился:
– Но все газеты писали, что сегодня утром его будет проезжать Томми Хойлэйк.
– У него болит живот, – ответил я и, увидев безумную надежду, засветившуюся в его глазах, добавил:
– Не надо так волноваться. Ему уже лучше, и к скачкам он будет в полной форме.
– Ясно.
Алессандро постарался скрыть свое
Вместе с ними отправился Ланкет, но, так как два дня назад он участвовал в скачках, я просил прогулять его до перекрестка дорог и обратно.
Я смотрел вослед лошадям: грациозные, изящные творения природы, так гармонирующие с прекрасным майским утром. Удивительно.., несмотря на знакомство с Энсо и его сыном, я был счастлив, что поработал тренером. Жаль будет уходить. Очень жаль. “Как странно”, – подумал я.
Вернувшись в манеж, я задержался на минутку поболтать с охранником, который воспользовался отсутствием Архангела и собрался пойти в столовую пообедать. Потом я вернулся в дом, сварил себе кофе и отправился в контору. У Маргарет по субботам был выходной. Я сел за ее стол, выпил кофе и стал разбирать утреннюю почту, неловко зажимая конверты между колен и держа в здоровой руке нож для разрезания бумаг.
Через некоторое время я услышал шум подъехавшей машины и хлопок закрывшейся дверцы, но не успел разглядеть гостя из окна, совсем позабыл, что не могу быстро ворочать головой. В день скачек на приз в две тысячи гиней конюшни мог посетить кто угодно. Например, один из владельцев, оставшихся ночевать в Ньюмаркете. Да мало ли кто еще?
Но в дверь вошел Энсо. В руке у него был все тот же пистолет с глушителем. “В такую рань... – легкомысленно подумал я. – Пистолет вместо завтрака. Как глупо”.
И еще я подумал: “Это конец. Глупый, дурацкий, бессмысленный конец”.
Если Энсо раньше хоть как-то сдерживал свою ярость, то сейчас она хлестала из него фонтаном. Приземистое жирное тело надвигалось на меня, как танк, и я поневоле вспомнил слова Алессандро, который утверждал, что я не знаю его отца. Поле с забором, сломанная ключица – все это было цветочками, а до ягодок оставалось рукой подать.
Он нанес мне сильнейший удар, угодив точно в повязку, так тщательно наложенную престарелым врачом, и у меня сразу перехватило дыхание и исчезло всякое желание сопротивляться. Я, правда, попытался угрожать ему ножом для разрезания бумаг, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи, при этом чуть не размозжив мою кисть о бюро, где хранилась наша картотека. Энсо был страшен и не столько ввел меня в шок ударами, сколько подавил своим присутствием. Рукоятка пистолета опустилась на мою голову, затем на больное плечо, и моя дальнейшая судьба перестала меня интересовать.
– Где Алессандро?! – проорал он в двух сантиметрах от моего уха.
Мое обмякшее тело повалилось на стол. Глаза закрылись. Еще немного, и мне не удалось бы справиться с нахлынувшей на меня болью.
– Проезжает лошадь, – еле ворочая языком, ответил я. – Где же еще? Проезжает лошадь.
– Ты его похитил! – закричал он. – Ты скажешь мне, где он! Ты мне скажешь.., или я переломаю тебе все кости! По одной!
– Он ускакал верхом на лошади, – сказал я.
– Нет! – выкрикнул Энсо. – Я ему запретил!