Перемещенный
Шрифт:
Так в напряжении он провел все полтора часа, пока продолжался этот исход. К счастью, обошлось без эксцессов. Последней из города выходила рота вермахта, в одну из основных задач которой входило несение караульной службы непосредственно на самом руднике. Об этом Степан узнал у вездесущего обер-ефрейтора, отпущенного им в город дабы убедить жителей в необходимости эвакуации. Со своим личным оружием имперцы расставались легко — никому не улыбалось получить пулю при существующей альтернативе благополучного исхода.
После того, когда в городе не осталось ни единого человека, сирти триумфально вступили в него, оглашая воздух резкими гортанными криками, от которых поневоле начинали бегать по затылку
Первой загорелась управа. Огонь какое-то время капризничал, не хотел разгораться, но, постепенно войдя во вкус, разошелся вскоре в полную силу, зашарил по брошенным кабинетам, пожирая на своем пути все то, что могло бы послужить ему пищей. Прошло совсем немного времени, от силы часа полтора-два, и город Ручане-Нида, и сам рудник, располагавшийся совсем неподалеку от города, превратились в один сплошной пылающий факел. Что будет дальше — Степан смотреть не стал, круто развернулся и пошел прочь.
Поутру он вновь повел сиртей вперед. На этот раз Степан нацелился на один из крупнейших промышленных центров Империи — город Геттинген. Являясь ведущим производителем автоматического и полуавтоматического оружия, что само по себе являлось немаловажным фактором, город этот по сути был еще и важнейшим транспортным узлом. Перекрой они его — и добрая часть Советской Империи Рейха будет фактически отрезана. Не будет поставок продовольствия, снабжение дивизий врага на достаточно длинном участке фронта окажется под угрозой срыва. Ко всему прочему, располагаясь на вершине высокого холма, опоясанный со всех сторон неприступными каменными стенами, построенными еще в те смутные времена, когда Империя была разделена на восемь независимых государств, Геттинген занимал крайне выгодную стратегическую позицию.
Предав огню еще два небольших городка на своем пути — Крестцы и Травемюнде, на одиннадцатый день сирти приблизились к пригороду Геттингена и стали лагерем неподалеку от его стен.
— Ну и как мы эту громадину брать будем? — Клекрий передал Степану бинокль и замолк, не в силах выразить словами всю полноту обуревающих его чувств.
— Не знаю пока.
Они со старостой подобрались к городу совсем близко, желая своими глазами изучить обстановку. Подобраться-то подобрались, но вот путного на ум ничего не приходило. Из полуразвалившейся халупы, выбранной ими в качестве наблюдательного пункта, видно было довольно значительную часть городской стены и один из четырех въездов в город, перекрытый массивными воротами, матово поблескивающими в лучах утреннего солнца.
— Надо же, даже металла на ворота не пожалели!
— Да и камней на стены тоже!
Действительно: стена, выложенная из гигантских каменных глыб, на первый взгляд казалась настолько монолитной, что, будь у Степана пушка, то даже она, возможно, не в состоянии была бы нанести ей серьезного ущерба.
— Клекрий, воропники возвернулись, — Загуня подобрался настолько неслышно, что оба вздрогнули от звуков его голоса, — те, коих ты к воротам у северной стены посылал. Так вот, бают они, что вражины о нашем подходе, скорее всего, загодя узнали.
— Да неужто? И откуда такие мысли?
— Торжище большое у них аккурат рядом с воротами. Видать там за стеной места лишнего не очень много — вот и вынесли его наружу. Так вот — пустое оно. Товар из лавок хозяева начисто выгребли, не оставили ничего. И, судя по всему, делалось это не в спешке. Полы подметены, чистота кругом и порядок. Такие дела быстро не делаются. Время для этого надо.
— Время…
— Не
Там, у ворот, происходило явно что-то из ряда вон выходящее. Одна из створок подалась чуть вперед, выпуская наружу одинокую человеческую фигуру. Девушка или женщина. В офицерском мундире. Знаков различия отсюда не разобрать. Замерла у ворот, то ли не зная куда идти, то ли попросту собираясь с силами, чтобы сделать свой первый шаг навстречу неизвестности. Парламентер, в этом никаких сомнений нет. Молча, ни слова не говоря, передал бинокль Клекрию.
— Ишь ты, баба!
— Она самая, — как ни корпел, как ни тужился, а улыбка на лице все-таки проступила. — Нас ищет, поговорить хочет.
Неужели сообразили, наконец, вражины, что пришло время договариваться полюбовно? Хотелось бы в это верить, ох как хотелось бы!
— На том свете с духами пущай поразговаривает. Загуня, будь добр, подай как мне свою винтовку!
— Да погоди ты! Не горячись! Авось она дельное что предложит?
— Кто? Она? Баба ряженая?
Пока они спорили, незнакомка решилась-таки отойти от спасительных врат и медленным, но вполне уверенным шагом побрела в сторону их развалюхи.
— Вычислила-таки, зараза, — Степан хотел было уже согласиться с доводами Клекрия и Загуни, увещевавших его в один голос, не пороть горячку и прихлопнуть нежеланную визитершу по-тихому, с помощью старого доброго лука, раз уж ему так не хочется поднимать лишнего шума, но некая странная асимметричность в фигуре гостьи заставила Степана поначалу повторно, более внимательно приложиться к биноклю, а затем, выронив его из неожиданно онемевших пальцев, застыть вдруг истуканом, вперившись неподвижным взглядом в одну точку. Ильса…. Ну конечно же, это она: однорукая, одноглазая поборница справедливости, в свое время по собственной инициативе ушедшая с должности бригаденфюрера, а по-нашему — бригадного генерала. Лучшая подруга Нюры и, как он небезосновательно предполагал, далеко не последняя фигура в среде оппозиционеров. Ильса…
Степана бросало то в жар, то в холод.
— Кхм.
Только сейчас он заметил, что от наблюдательного Клекрия не укрылось его нервозное состояние, и теперь тот терпеливо ждал объяснений.
— Я ее знаю. Это подруга моей жены. Помнишь, я рассказывал тебе о том, что не все граждане Империи желают продолжения войны с нами? Так вот, она — одна из них. Оппозиция, как они себя называют.
— Оппозиция говоришь? Слово-то какое заумное!
— Демоны, что с них взять! — Загуня прислушивался к разговору краем уха, все его внимание в основном поглощено было худосочной незнакомкой, что на диво споро приближалась к их временному укрытию. — Ох, чует она нас, нутром чует! — из голоса его напрочь пропала былая жизнерадостность. — Делать-то что будем?
Степан отодвинулся от оконного проема и встал. Прошелся из угла в угол, похрустывая костяшками пальцев. К счастью, со стороны города его не было видно.
— Схожу, узнаю, чего она хочет.
— Нет, — Клекрий, с завидным постоянством прислушивающийся к словам и советам пришлого демона, деяниями своими по праву заслужившего титул старейшины одного из славнейших родов — рода Веперя, на этот раз оказался непреклонен: — Никуда ты не пойдешь, сиди. Надо ей — сама пущай приходит!
Оно и правда: выйди сейчас Степан на открытое место, и одного-единственного снайпера хватит для того, чтобы душа его неугомонная покинула, наконец, свою бренную оболочку. А кто сказал, что их нет на стенах? Стены-то городские непростые, с секретом стены. Бойниц в них немерено понатыкано, замаскированы они просто стервы настолько искусно, что невооруженным глазом углядеть практически невозможно.