Переодетые в чужие тела

Соло Всеслав

– - Сам?
– - коротко спросил отец и насторожился.

– - Вот это да!
– - удивилась еще больше дочь, -- "рыцарь чести" закончился!
– - и шутливо добавила: пора "спихнуть" и дочь в сторонку, чтобы не мешала супружеской жизни?

– - Юленька! Как ты можешь так говорить, откуда, с чего такие выводы?
– обиженно отодвинув чашечку кофе от себя, сказал профессор, выказывая тем самым, что ему дискомфортно продолжать питье при таком отношении к отцу.

– - Интересно!
– - воскликнула она, -- значит я буду наблюдателем, немым созерцателем вашего семейного счастья?

– - Не наблюдателем, а участником, -- немного огрызнулся

отец.

– - Ах да! Она меня удочерит, обласкает и

будет воспитывать.

– - Не иронизируй, Юлия! Я не собираюсь никого приводить в дом.

– - Извини, папа... Но тогда я ничего не понимаю... Хотя... Это еще мне кажется грустнее, в какой-то мере... Ты уйдешь к ней?

– - Никуда я не уйду, мы будем продолжать жить вместе, Юлия, -- строго сказал отец.

– - Ты передумал, папа? Из-за меня, да? Прости меня, не обижайся, пожалуйста, -- засуетилась дочь.

– - Я не передумал, но ты не ответила на вопрос, Юлия! Я серьезно тебя спрашиваю: есть ли кто у тебя?

– - Отношений ни с кем и никаких нет, конечно же, но...

– - Что?

– - Один человек нравится, даже не знаю чем, не могу объяснить, но...

– - Почему опять "но"?

– - Не нашего круга он.

– - Я его знаю?

– - Да.

– - Близко?

– - Не то чтобы так, но встречаешься с ним периодически.

– - Может все-таки назовешь его и не будешь выражаться витиевато?

– - Какой хитренький ты, папа!
– - воскликнула Юля.
– - Самому значит можно, да!?
– - улыбчиво заглянула в глаза профессора дочь.

– - Ладно. Можешь не называть, -- отмахнулся рукой от дочери Василий Федорович и встал из-за кухонного стола, намереваясь пройти в свой кабинет.

– - Ну хватит тебе, не обижайся, пап, -- немного покраснев и опустивши свой взгляд на стол, извинительно и ласково проговорила Юля, -- я разберусь хорошенько и обязательно тебе скажу, честное слово, -- сказала она и на мгновение взглянула в глаза отцу, чтобы проверить его реакцию.

– - Ты как ребенок, Юленька!
– - размашисто и удивленно развел руками в стороны профессор.

– - Ты абсолютно прав. В этом я и в самом деле еще маленькая девочка, -оправдалась Юля и лукаво посмотрела на отца исподлобья.

– - Раз так, то по логике: большие учат маленьких. Будем учить, -твердо и даже Юле показалось, что не шутя, сказал Василий Федорович и отправился к себе в кабинет...

Замысел

Когда профессор покинул интегральную фирму "Обратная сторона", то он совершенно ни о чем не догадывался, не мог себе и вообразить даже, что именно неотступно и практически неотвратимо теперь означало его посещение этой фирмы в его последующей жизни, но он, как казалось ему, принялся готовиться к лучшему. Аршиинкин-Мертвяк почему-то был совершенно уверен в том, что ему позвонят и осведомят о хорошем результате. В какой-то мере многоопытная интуиция не подводила его...

Когда профессор покинул интегральную фирму "Обратная сторона", Ворбий, долго и тщательно размышлял. Он несколько часов подряд сидел в кресле, ходил по кабинету взад и вперед, наводил справки о профессоре, проводя короткие иносказательные переговоры по телефону с расширенной сетью своих осведомителей-агентов, тайных зазывал, периодически подключал к своим размышлениям компьютер и вычерчивал на блокнотном листке таинственную схему выводов в символах и начертаниях, понятных только ему одному.

Наконец внутренне он воодушевленно и дерзко на что-то решился. Это было ясно потому, как Георгио Фатович набирал очередной телефонный номер -сосредоточенно и безвозвратно, совсем не так,

как он это делал до этого в течение всего вечера: выдерживая и обдумывая паузы перед каждой очередной цифрой.

– - Алло. Я слушаю вас, -- послышалось в трубке после томительно и многочисленно повторенных мелодичных гудков.

– - Алло, -- многозначительно, бархатным голосом произнес Ворбий, -Алекс? Это вы?
– - заискивающе поинтересовался он.

– - Да. Что так поздно?
– - лениво, но строго ответил на том конце провода мужской голос.

– - Очень прошу вас извинить меня, господин Маприй, но некоторые обстоятельства...

– - Что-то случилось?
– - насторожился голос.

– - То, что случилось, -- весьма ординарная проблема и ее можно легко аннулировать, для этого я не стал бы беспокоить вас, но...

– - Так если ничего не случилось, тогда что же это за такое супер "но", которое, все-таки, как я понимаю, составляет проблему для вас, а значит, проблема есть. Я правильно понимаю вас, Георгио Фатович?

– - Проблемы нет. Но она может оказаться, если мы кое-что с вами обсудим и на кое-что согласимся.

– - Хорошо. Поднимитесь ко мне в кабинет через минут... пятнадцать. Но скажите хоть, господин Ворбий: это дурно "пахнет" или вкусно?

– - Вкусно, вкусно, господин Маприй, единственное...

– - Не выражайтесь слишком размыто.

– - Дело за принципами фирмы. Возможно, мы найдемся их откорректировать.

– - Понятно. Если это чересчур, то я заранее против. Впрочем, приходите, но ничего не обещаю. Лучше стабильно и медленно подниматься, чем быстро, неведомо, но угодить в штопор, пойдя на мертвую петлю.

– - Поэтому, вы понимаете, я и прошу аудиенции, Алекс.

Привыкший соблюдать субардинированность и статусную дистанцию, Георгио Фатович, пунктуально, ровно через пятнадцать минут, постучался в отливающую зеркальностью лакированную дверь кабинета Алекса Маприя -- своего компаньона, владельца контрольного пакета акций Интегральной фирмы "Обратная сторона" и своего строгого шефа: над дверью высветилось электронное табло с надписью "Войдите", послышалась серия металлических щелчков и жужжание электромоторов, встроенных в скрытую конструкцию двери. Ворбий вошел в кабинет. Алекс Маприй -- сухощавый, подтянутый человек, ближе к пятидесяти годам на вид, с заостренным носом и умными, всегда прищуренными глазами, короткая стрижка его черных волос поблескивала многочисленными седыми нитями. Несмотря на интересы, чьи-то или свои, в любом разговоре Алекс Маприй был всегда короток, и если эмоционален, то строго. Он имел большое мнение о себе, и все-таки иногда бывал и душевным человеком, но и в такое время, если присмотреться и проанализировать, то его душевность возникала всегда продуманно и дальновидно. Деньги, хорошая жизнь, власть -- ведущие начала его сердечности к окружающим, но и всегда его слабости, правда, в трудные минуты, когда кто-либо пытался этим воспользоваться в собственных корыстных целях, скажем, через предложение хороших прибылей склонить на свою сторону, Алекса Маприя всегда выручала его эгоистичность, и он успевал раньше поссориться и разорвать отношения с таким человеком, нежели что-то могло у него с ним получиться из каких-либо результатов, и как ни странно, это врожденное эгоистическое начало, (возникшее оттого, что он очень бедствовал в молодости), весьма часто спасало его, выводило из очередной авантюры, но и мешало нередко, когда, все-таки срывалась совершенно явная для него выгода. Отсюда удивительная стабильность Алекса Маприя сочеталась с его абсолютной непредсказуемостью.