Перепутья
Шрифт:
— Bei Gott! О heilige Maria! Смотри, брат, а что это там? — удивился в толпе молодой немчик, братик 29 Оскар Фукс, увидев грохочущий по большаку железный «домик» и показав на него своему другу Гансу Звибаку, недавно вернувшемуся из путешествия с князем Витаутасом в Жемайтию, спросил: — Неужели это жилой дом? Весь из железа! И на железных колесах! И крыша железная!
— Это башни английских рыцарей — schirmen. Такую крышу не пробьешь ни камнем, ни мечом, ни секирой, ни копьем. Она вся из чистой стали, — объяснил
— Не знаю.
— Так вот: прикрываясь такими крышами, рыцари приближаются к стенам замка, а потом уж разрушают их.
— О heilige Maria! — удивлялся Оскар Фукс, со страхом разглядывая диковинную машину.
— А знаешь ли ты, для чего эти башни?
— Какие?
— А вон те, которые восьмерка лошадей везет. Вот, что рядом с этой виселицей. Знаешь?
— Нет.
— Из этих башен камни кидают: поднимают огромнейший валун, раскачивают, а потом выпускают в крепостную стену; от удара даже весь замок содрогается.
— А стену сразу пробивают?
— О нет, не сразу. Иногда целую сотню камней в одно и то же место выпускают, и все равно не пробивают.
— О heilige Maria!
— Если даже в одном месте и пробьют, не беда, литовцы сразу же затыкают его чем-нибудь или замуровывают. А вот когда начинают бить по замку хотя бы из сотни таких машин — это уже зрелище!
— Тогда уже пробивают?
— Смотря какие стены… Когда в том году мы с нашим великим магистром Велиуонский замок брали, то, я тебе скажу, больше сотни машин поставили, днем и ночью били, и все равно ничего не вышло.
— Неужели стены такие толстые?
— И стены толстые, и они, эти язычники, умеют очень уж быстро их заделывать. Только пробьешь дыру, глядь, а они уже и заткнули ее чем-нибудь — камнями, дубовыми бревнами или кирпичом заложили.
— А если бы сразу же через эту дыру в замок забраться?
— Жди, так тебе язычники и позволят забраться: или кипящей смолой обольют, или впустят нескольких и тут же прикончат; разве в одну дыру много пролезет!
— А эта виселица зачем? — не переставал удивляться Оскар Фукс.
— И она тоже для разрушения крепостных стен: на ней раскачивают большое толстое дубовое бревно и комлем бьют по стене… А знаешь ли ты, из чего свиты веревки этой виселицы?
— Нет, не знаю.
— Из зубровых жил!
— Bei Gott! Bei Gott! А язычники очень боятся этих машин?
— Сначала, бывало, боялись, а теперь привыкли… Помню, в том году, когда мы с великим магистром и герцогом саксонским шли Каунасский замок брать, язычники, как только увидели тараны, так перепугались, что сами замок сожгли!
— А наши тараны меньше английских?
— Не меньше и наши, но наши не стальные, а дубовые, и только железом окованы… Пойдем, брат Оскар, дальше, а я покажу тебе новые французские пушки, что вчера привезли. Этих пушек язычники боятся как огня; только выстрелят, так они все сразу падают на землю и молятся.
— И молятся?! — удивился Оскар Фукс.
— И молятся: они думают, что это ихний бог Перкунас на небесах грохочет…
— О heilige Maria, какие они глупые, эти язычники!
— А
— Брат Ганс, возьми ты и меня с собой на войну с язычниками. Ты увидишь, Ганс, как я их рубить стану. Ты не думай, что я такой молодой, я уже мужчина, я своим мечом одним ударом дубки толщиной с палицу словно капусту рублю! Возьми, брат Ганс, я твоим оруженосцем буду.
— Ты не думай, брат Оскар, что язычники такие уж глупые и позволят тебе свои головы словно капусту рубить. Смелые и они, когда разозлятся. И пушек только сначала боятся. А рука у язычников какая сильная! Счастье еще, что мечи у них короткие. А иногда без мечей, без доспехов, одними только металлическими палицами наши полки разбивают. А сулицы как бросают! И все целятся, негодяи, или в глаз, или в прорезь, где доспехами не прикрыто.
— И попадают?
— И попадают. Но сохрани нас, непорочная дева, от встречи с язычниками с глазу на глаз в пуще или даже в поле. Как бешеная рысь набрасываются! Мечом даже не пытайся защищаться — все равно вышибут из рук железной палицей и череп раскрошат!
— О heilige Maria! А что же делать?
— Что делать? Лучше всего с язычником один на один совсем не встречаться, а на войне всем в куче держаться. А если уж встретился, то лучше бросай меч в сторону, падай на колени и проси пощады.
— Они щадят?
— Не всегда.
— А довелось ли тебе, брат Ганс, встретиться с язычником с глазу на глаз?
— Как не довелось, да и не раз… В том году, когда мы с великим магистром…
— Пощадил он тебя?
— Я его пощадил!
— Неужели он палицей меч из рук не вышиб?
— Вышиб.
— И все-таки пощадил?
— Нет. Я и не стал просить у него пощады: сам бросился на него и руками задушил!
— И он не ударил тебя палицей?
— Не успел. В бою я тоже проворен, как рысь.
Оскар Фукс даже рот разинул и смотрел на смельчака Ганса Звибака, не зная, правду тот говорит или лжет.
Наконец подошли они к французским пушкам. И здесь уже толпились любознательные мещане, слуги, служанки, кнехты, несколько братьев и братиков. Все смотрели на новые пушки, удивлялись, охали и качали головой. Возле пушек стояла французская стража. То один, то другой крестоносец пытался заговорить с ними, что-то спрашивал, но французы не знали немецкого. Ганс Звибак, хвастаясь перед братом Оскаром и другими братиками и кнехтами, оттолкнул зевак от одной пушки и, словно великий знаток артиллерии, принялся объяснять, куда порох засыпают, откуда стреляют, какой величины камень или железное ядро в ствол кладут. Французский стражник что-то заметил ему, но Ганс, хотя и ничего не понял, все равно кивнул головой, сказал "ja, ja, javol" * и продолжал свои объяснения. Вскоре сведения о пушках у него иссякли, и тогда он начал рассказывать о самой войне:
*
Да, да, хорошо. (нем.)