Перепутья
Шрифт:
В тот же вечер решили, что войско, набранное в лесных деревушках от Венты до Дубисы, поведет на войну боярин Рамбаудас, который примкнет к левому крылу объединенного войска Тевтонского ордена. Книстаутас со своими сыновьями преградит путь крестоносцам, чтобы они не пошли грабить жемайтийские земли у Дубисы. Боярин Скерсгаудас поведет курляндских воинов и присоединится к правому крылу крестоносцев. Комтуру Герману и рыцарю Греже с несколькими жемайтийскими боярами было поручено переправиться через Дубису и заставить арёгальских бояр покориться ордену и Витаутасу, а потом постепенно двигаться к Каунасу. Сам Витаутас со своими боярами поведет войска, которые соберутся у него в Пруссии и присоединятся в пути.
Чтобы меченосцы,
Еще долго сидел Витаутас со своими вельможами за столом в горнице Книстаутаса и держал совет. Если старому комтуру и рыцарю Греже многое из планов Витаутаса осталось неясным, то все четверо бояр хорошо поняли, чего добивается их князь. Маршалок Тевтонского ордена хотел жемайтийцев, как язычников, первыми послать в огонь и первыми погнать на стены Вильнюса. Для Витаутаса было важно, чтобы жемайтийцы оказались за спиной союзного войска, и тогда, если не удастся поход на Вильнюс, у него останется достаточно много крепких мужчин, чтобы потом он мог сопротивляться крестоносцам. Орден же пока не сможет в чем-либо упрекнуть Витаутаса, тем более что в центре жемайтийского войска будут и его военачальники — комтур Герман и рыцарь Греже.
А рыцарь Греже радовался своему назначению еще и потому, что, пока они не усмирят арёгальских бояр, у него здесь же под боком будет Ужубаляйский замок и он сможет часто видеть Лайму Книстаутайте.
X
Когда высокие гости отправились спать, была уже полночь. Давно уже спали на столах и скамьях в другом крыле дворца Книстаутаса бояре, крестоносцы и их спутники.
Постель для князя была сооружена в отдельной комнате из мягких медвежьих и лисьих шкур; пол комнаты тоже покрывали звериные шкуры, а ее стены были украшены рогами туров и лосей, кабаньими клыками и увешаны трофеями, добытыми в бою у врага. На шкафах для посуды, словно живые, стояли чучела волков, кабанов, барсуков, соколов, орлов, огромных ястребов… Сквозь маленькое, затянутое бычьим пузырем оконце в комнату заглядывала луна и бросала на землю белую тень; издали казалось, будто вылили на пол кувшин молока.
Сон не шел к князю. Он вынул оконце и сел на скамью; в комнате стало светлее. Вовнутрь ворвалась струя свежего воздуха. Вместе с воздухом ворвались и голоса болотных птиц, кваканье лягушек, беспрестанный писк медведок. Где-то жутко завывал волк, высоко над крышами курлыкали странствующие лебеди, и звезды смотрели с небосклона на землю. На стенах замка, перекликаясь, ходили стражники и с грохотом задевали мечами за заостренные колья. За стеной молился комтур Герман, ему вторил рыцарь Греже.
Князь крестился три раза: у русских, у крестоносцев и у поляков, но так и не стал христианином, а поклонялся богам своих врагов только публично, когда это видели его друзья. Пока князь жил в Пруссии, он видел корысть крестоносцев, познал их коварство и вероломство, видел, какие обиды наносят они своему ближнему. В Кракове у него вызывали отвращение распутные нравы фальшивых и лицемерных польских вельмож и высшего духовенства. Ничуть не лучшими христианами казались князю белорусы и русские. Неоднократно разочаровывался он в решениях папой римским и императором споров между литовцами и крестоносцами…
И князь глубоко задумался.
Крестившись, он и христианином не стал, и отдалился от своей, всеми унижаемой и преследуемой, старой веры.
Князь не понимал, за что христиане всего света так поносили и унижали веру его предков, а исповедующих ее обзывали язычниками и идолопоклонниками; тем более, что литовцы идолам не поклонялись,
Не понимал князь и христианского учения, призывающего любить также врагов своих. Странно и непонятно было ему, как можно учить этому крещеного жемайтийца, как можно требовать от него любви к своим поработителям христианам, если те вырезали его семью, разграбили добро, а его самого сделали рабом до конца дней. И тем непонятнее это становилось, когда князь видел, как «любят» ближнего своего и врагов своих сами глашатаи христианской любви — рыцари крестоносцы, англичане, баварцы, бургундцы, французы и другие. Все они провозглашали себя истинными последователями учения Христа, все они исповедовали одни и те же священные истины, но все они, князь видел это, сами попирали проповедуемые истины, огнем и мечом навязывали их другим… Не верил князь и в воскрешение из мертвых…
А сон все не шел к князю.
— Pater noster, qui es in coelis… * — молился за стеной комтур.
— Молишься ты, благородный христианин, — прошептал Витаутас и в темноте посмотрел на стену, за которой глухо бубнил монах. — Молись, молись, чтобы твой бог помог тебе из «любви» к одним вырезать других… Хотел ты и мои полки первыми бросить на стены Тракай и Вильнюса, чтобы их вырезали. Но погоди, крестоносец, я задушу вас вашими собственными руками! — И князь прислонился к окну…
*
Отче наш, иже еси на небесех… (лат.)
Промелькнули в его голове воспоминания юных дней, проведенных в высоком Тракайском замке… Такие же ночи на озере, наполненные голосами весенних птиц, и звездное небо. Первые успехи и неудачи в боях с крестоносцами и с коварным Ягайлой… Плен, подземелье в Кревском замке 23. Страшная смерть отца Кестутиса… Таинственное исчезновение матери Бируте 24… И князь, подперев голову рукой, еще сильнее задумался. Сон не шел к нему.
— Перкунас, сохрани жемайтийца, — где-то на стене в тени деревьев вздохнул стражник.
И было слышно, как квакали в болотах лягушки и как стражники, двигаясь по стенам замка, задевали своими мечами за заостренные колья.
Князь снова мысленно перенесся в Мариенбург, Краков, Полоцк, в земли у Нарева и Бута, где он несколько лет княжил и приобрел новых друзей и союзников. Он вспомнил свой первый и второй побег к крестоносцам и пребывание у них… Неспокойное, бурное прошлое было у князя. Будущее казалось ему более светлым. Но сколько труда пришлось вложить, сколько находчивости и изобретательности надо было проявить, сколько перепутий миновать, чтобы обеспечить себе это светлое будущее. Насчет Жемайтии он не сомневался — она всегда была верна ему. В его руках находилась и Курляндия. Казалось, что и со Скиргайлой он справится без великого труда. Он видел себя, озаренного лучами восходящего солнца, с мечом в руках скачущего по землям Востока — по бассейну Оки и Днепра, по бескрайним просторам татарских степей… И лишь юго-запад, где царствовал сын его дяди Ягайла, все еще был затянут черными тучами. Но не так опасен был для Витаутаса кузен, как его коварные, изворотливые епископы, каштеляны и другие вельможные паны, которых побаивался и сам Ягайла… Именно Ягайла, его епископы и магнаты не давали заснуть князю Витаутасу в далеком, затерянном среди топей и болот замке верного боярина Книстаутаса…