Перепутья
Шрифт:
— А в том году, когда мы с великим магистром брали Вильнюсскую крепость, то, бывало, как выпустишь из такой пушки камень, как он ударит в стену, так сразу насквозь обе стены и проходит.
— Насквозь! O sanctus Bonifacius! * — удивился из толпы кнехт.
— Да, так насквозь обе стены и проходит… Потом, рядом с этой дырой, мы делаем вторую дыру, третью… Но язычники тоже хитрые: пока мы выстрелим, пока пушку почистим, снова зарядим, снова выстрелим, они за это время обе дыры и замуровывают.
*
О
— И замуровывают?!
— И замуровывают. И так быстро муруют, так быстро, что даже стрелять не успеваешь.
— А замок вы взяли?
— Первый взяли и стены разрушили, но какой из этого толк, если внутри нашли еще четыре замка, а стены — одна другой толще!
— Получается, так и не взяли Вильнюс?
— Отложили до другого раза… Крепости языческие брать или в чистом поле с ними биться — сущая ерунда, но сохрани, сладчайший Иисус и матерь божия, от схватки с ними в лесах или где-нибудь на болотах! — Брат Ганс перекрестился и махнул рукой.
— А что? — в один голос удивленно спросили зеваки и выпучили глаза.
Брат Ганс как будто даже не расслышал их. Вздохнув, он повернулся к городу и сделал грустное лицо.
— Что, брат, рассказывай, что же? — наперебой просили зеваки.
— Даже рассказывать страшно.
— Ну а что же?
— Лучше вам даже не знать об этом.
— Ну?
Брат Ганс повернулся к костелу, снова поспешно перекрестился и, нагнувшись к уху старого кнехта, шепотом сказал:
— В лесах и на болотах им помогают сами ихние боги, черти, ведьмы, духи и души дохлых язычников!!!
Все отпрянули от брата Ганса и, повернувшись к костелу, начали креститься. Другие сотворили молитву. Ганс рассказывал дальше, но так, чтобы слышали и новые зеваки, которых собиралось вокруг него все больше и больше.
— В тот год, когда мы с великим магистром возвращались из похода, смотрим, на опушке отдыхают несколько язычников. Все в медвежьи и волчьи шкуры одеты. Отдыхают, костер себе развели и даже не думают ни на нас нападать, ни убегать… Во имя отца, сына и святого духа! «Братья рыцари, мечами их!» — крикнул великий магистр… И мы двинулись на них…
— А много их было? — раздался голос из толпы.
— Погоди, не мешай, — одернули его.
— Совсем немного, всего лишь горсточка. А нас несколько хоругвий 30… И знаете ли, братья, как пойдем мы на них, как пойдем! А они, пока мы на сотню шагов не приблизились, даже с места не тронулись. Только когда увидели, что мы уже и мечи из ножен выхватили, быстро вскочили на коней — и в лес.
— В лес?! Сбежали!..
— На коней и в лес!.. Но в этом-то и была наша погибель! Как только они в лес, мы — вслед за ними… Погнался я за одним, гонюсь, уже почти мечом достаю, вот, раз-два-три — и сниму язычнику голову, только, о господи! О дева милосердная: да передо мной бревно, а на бревне черт!!!
— O heilige Maria! — дружно вздохнули слушатели.
— А на бревне рогатый черт! И такой омерзительный, такой уж страшный, что сохрани господи такого в смертный час увидеть… И как бросится на меня с бревном! С ужасным треском, с грохотом…
— O heilige Maria!.. Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus… *
— С ужасным треском, с гро-охо-том! Я швырнул меч, выхватил четки и еле-еле успел
*
Святой, святой, святой господь бог…(лат.)
— Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus, — снова начал молиться один брат, а тем временем некоторые схватились за сердце, другие за голову; и у всех шевелились губы, шепча молитву…
— Много тогда наших братьев полегло. Сам великий магистр только потому убежал, что была у него щепотка священной земли с гроба господня. Другие, что успели гадин перекрестить, еще кое-как удрали, а храбрецы, которые пытались мечом защититься, погибли все до единого. Много в этой рощице и наших и чужеземных рыцарей осталось. И каких отважных рыцарей!.. Потом, когда мы убежали, всю ночь слышали позади визг духов и чертей. Гнались они за нами до самой границы; лишь когда мы прибежали на освященную землю ордена, тогда только перевели дух и панихиду за упокой души погибших отслужили…
— Если бы великий магистр сначала перекрестил рощицу, а потом уж повел вас в битву… — заметил кто-то из толпы.
— Да, если бы догадался, но кто мог знать. И рощица, кажется, деревья пересчитать можно, а, смотри, несколько хоругвей потеряли; а нашего добра сколько там осталось, сколько добра, какие прекрасные кони. — И брат Ганс, глубоко вздохнув, замолчал, но долго молчать он не мог. После паузы снова заговорил: — Если просто так входишь в пущу, то еще ничего, но если человек случайно очутится в священной роще язычников, то такие гадости увидит, какие даже самому великому грешнику в его смертный час не являются.
— Но почему эти лесные духи их самих не трогают? — удивлялись любознательные.
— Зачем они станут их трогать, если все равно они им принадлежат: подохнет какой-нибудь язычник — опять же им достанется… Однажды порубил я в священной роще ихнего кривиса, так вот, если б вы знали, голова на землю, а из горла уж вылез и под пень шмыгнул!
— Это душа язычника! — сказал бледный как полотно кнехт.
— У язычника души нет, — заметил брат.
— Да нет, душа-то есть, только она еще в теле проклята! — отрезал кнехт.
Ганс Звибак прервал их спор и продолжил свой рассказ:
— У себя в замках они тоже смелые, бьются до последнего. А как увидят, что уже все равно не продержаться, складывают посередине замка костер, забираются вместе с детьми, женами и сжигают себя. А если на поле битвы язычника свалишь, то он до тех пор будет над тобой насмехаться, пока ты ему голову не размозжишь. А живучие, что змеи…
Раздался пушечный выстрел. Толпа всколыхнулась, все повернулись в ту сторону, откуда донесся звук. Из-за холма поднимались клубы пыли, и тут же появился новый отряд войск. Любопытные, оставив пушки и рассказчика брата Ганса, бросились к большаку, поближе к городским воротам. И Оскар Фукс с братом Гансом тоже поспешили с ними. Уже издали было слышно, как приближающиеся войска глухо, но стройно распевают псалмы. Когда отряд подъехал ближе, все узнали саксонского маркграфа Фридриха.