Переселение. Том 2
Шрифт:
XXI
В России — мечте Павла
Штаб-квартирьер бригадира Витковича оставил в протоколе запись, что Исаковичи прибыли в Киев в декабре 1752 года. Сначала Юрат и Петр, а затем Павел. О Трифуне там никаких сведений не имеется.
В бумагах Вука Исаковича после его смерти найдено письмо, в котором Виткович пишет, что Петрова кибитка привезла красоту и печаль, а Юратова — дурака и вояку. О Павле в этом письме говорится, что он привез много денег и драгоценностей и прибыл в штаб-квартиру на тройке вороных с бубенцами.
Виткович шутя замечает в письме своему родственнику Вуку,
Анна — по рассказам его жены — должна родить в апреле.
Вук в то время жил на пенсии в Митровице, с родичами встречался редко. И выезжал только в монастырь побеседовать с преподобным Стефаном Штиляновичем, к своему же патрону, святому Мрату, охладел. Охладел он и к Исаковичам и даже писем их не хранил. Вук страдал недугом, в то время называвшимся грудной жабой. Понимал, что состарился, что скоро умрет и никогда России не увидит.
Полковник Вольфганг Исакович, овдовев и выдав дочерей замуж, ожидал смерти, испытывая тихое отвращение к людям вообще и к родичам в частности, подобно всем тем, кто много воевал и в старости мучался одышкой.
В то время все едущие в Киев должны были пробыть в карантине шесть недель в Желеговке, в Василькове либо в другом русском форпосте. Кто знает, каким образом, но Юрат с Петром и Павлом избежали карантина. Страх перед чумой — а она была частым явлением на юге Австрии, особенно на границе с Турцией, — охватил всю Европу. Каким образом Исаковичам удалось избежать карантина и прямо прибыть в Киев, осталось невыясненным. Юрат, когда его позже об этом спрашивали, только отмахивался. Пропади, мол, пропадом тот, кто думает, будто он мог привезти чуму!
Как бы то ни было, в штаб-квартире Исаковичей приняли хорошо. Было известно, что их, как и капитана Пишчевича из Шида, держали в тюрьме, — Пишчевич это все описал, — как и многих других сремцев.
Виткович подыскал родичам в Киеве дом.
И ту зиму Исаковичи прожили в доме купца Жолобова.
Юрат освоился на новом месте скорее всех и лучше всех. Где, говорил он, есть хорошее общество, там и наше государство. Тяжело живется лишь тем, у кого нет своего общества. В первый месяц жизни в Киеве он трижды побывал крестным отцом. Двери всех сербских домов были для него открыты. При встрече Юрат весело целовался и с сыном бригадира Витковича, и с сыном генерала Шевича, и с сыном генерала Прерадовича. Целовался, будто родной брат, и с женами этих молодых офицеров, отцы которых в Киеве насмерть рассорились.
Анна только сердито на него посматривала.
Павлу, хоть он сильно изменился после Вены и дороги в Россию, Киев, куда он прибыл дня на два или на три позже братьев, очень понравился.
Ему казалось, будто это тот самый город, в который он давно стремился и в котором когда-то жил.
Занесенный снегом Киев и его окрестности напоминали ему Белград и милый его сердцу Варадин, а берега Днепра походили на Црна-Бару.
Киев принадлежал к тем городам, где и чужое воспринимается как родное.
Это была какая-то чудесная фата-моргана в снегу.
Замерзший широкий Днепр, столь похожий на Дунай, уходил куда-то далеко-далеко, а красавец город сказочным маревом стоял на высоком правом берегу, точно на облаке. Чистые, завеянные снегом здания, покрытые ледяным покровом, будто спускались прямо в воду. Вдоль левого берега простиралась равнина, словно залитая паводком Бачка.
Купола церквей на Горе походили на купола в Среме.
После жалких хат и караулок с крытыми соломой кровлями, где
На Софийский кафедральный собор, Андреевскую церковь, Печерскую лавру, Золотые ворота в первые дни переселенцы смотрели как на плод причудливой фантазии, созданной из снега и льда, а не как на дело рук человеческих.
Павел не знал, что город строили русские зодчие по проектам итальянского графа Растрелли, приехавшего в Россию и мечтавшего создать там новую Италию в снегу.
Но тем сильнее ужаснулся Павел Исакович, когда увидел, как живут в Киеве их земляки-переселенцы.
Несколько тысяч мужчин и женщин в ожидании решения своей дальнейшей судьбы обрели пристанище в Киеве и пригородах, вплоть до самого Миргорода. Те, что еще не сумели устроиться и ждали назначения в армию, поселились внизу, на Подоле, в жалких хатенках, землянках, конюшнях, а кое-кто даже остался под открытым небом.
Под сверкающими золотом великолепными церквами верхнего города жили весьма небогатые, а скорее бедные литовцы, евреи и армяне; ютившиеся на Подоле переселенцы и вовсе не знали, куда податься. Ждали весны.
Многие из них обнищали, затосковали, начались пьяные ссоры и драки.
Не успели Исаковичи поселиться у Жолобова, как им рассказали, что их соплеменники собираются перед Киевской комендатурой и громко протестуют, а по ночам нападают на мясные лавки и грабят богатых купцов.
Исаковичи, особенно Павел, распродавший все свое добро, привезли с собой в поясах немало денег. И не вмешивались в интриги и распри трех сербских генералов, которые главенствовали в Киеве над ними и старались где лаской, где таской собрать вокруг себя или склонить на свою сторону как можно больше народу.
В ту зиму интриги и свары между Хорватом, Шевичем и Прерадовичем дошли до такой степени, что просто не давали жить киевскому генерал-губернатору Ивану Ивановичу Костюрину. Редкая ночь у него проходила спокойно. Обычно, проснувшись среди ночи, он ругался и только диву давался, в какую историю попал. Сербы превратили Киев в осиное гнездо.
Костюрину приходилось решать их армейские дела.
Впрочем, нелегко пришлось и артиллерийскому генерал-поручику Ивану Федоровичу Глебову {24} , который занимался расселением сербов.
24
…нелегко пришлось и артиллерийскому генерал-поручику Ивану Федоровичу Глебову… — И. Ф. Глебов — генерал-поручик артиллерии, участник Семилетней и русско-турецких войн. По указу Елизаветы занимался устройством Новой Сербии на Украине.
Хорват получил позволение сформировать гусарский полк. Такое же разрешение получили Шевич и Прерадович.
Хорват обосновался в шанце Крылов. Его брат, Михайло, встречал и заманивал туда переселенцев. Исаковичи отказались ехать к нему. Они ждали возвращения генерала Шевича, который, как и Прерадович, уехал жаловаться в Москву и застрял там. Исаковичи еще в Среме внесли свои имена в его список.
Юрат и Петр с женами из дому не выезжали, но сани Павла весело пролетали черед Подол под крики прохожих, которые останавливались и смотрели им вслед. Вороные Павла Исаковича были на языке у всего Киева. Стало известно и то, что он вдовец.