Переселение. Том 2
Шрифт:
«Шевич, — думал Павел, — не имеет о лошадях никакого понятия, но русские знают, что такое лошадь. Они увидят и поймут, что затеял сирмийский гусар».
Три первых препятствия из живой изгороди казались Павлу легкими, и расстояния между ними были достаточными. Так же и два наполненных водою рва. Препятствия были не выше, чем у Энгельсгофена в Темишваре.
Однако «Стена» угрожающе вздыбилась.
А «Могила» в конце была такой высокой, что казалось невероятным, что лошадь в состоянии ее
Но Павел брал и такие барьеры.
Когда он сел на лошадь, офицеры почувствовали, что назревает что-то серьезное.
Шевич позаботился оповестить всех, что готовится комедия: Павел будет брать на этой кобыле седьмое препятствие. «Могилу»!
Оба генерала встали в своих ложах. Виткович был обеспокоен. Костюрин уверял, что кобыла не возьмет, не сможет взять это препятствие.
А Исакович, сев в седло, словно застыл. Он больше ни о чем не спрашивал, ни на кого не смотрел.
Как всегда, он остро чувствовал свое одиночество.
Он вспомнил, что жеребец, начав скачку, весь дрожал, словно страдал трясучкой. А кобыла переходила в галоп спокойно. Вспомнил, что обе лошади взяли первые четыре препятствия с легкостью. Что пятое жеребец взял нервно, высоко подкинув наездника, а кобыла внезапно понеслась вскачь, низко опустив голову. И барьер взяла неохотно, с трудом.
Когда лошади поскакали на шестое препятствие, жеребец, как вспоминал Павел, был напуган ударами плети, а кобыла вильнула в сторону так, что всадник очутился чуть ли у нее не на голове.
Павел думал и о том, что в дороге он отяжелел.
Что на нем не легкие гусарские сапоги, а высокие немецкие ботфорты. Он вдыхал запах песка и лошади, вспоминал, как она фыркнула, когда он к ней подошел, как они посмотрели друг другу прямо в глаза, и улыбнулся.
Он собственноручно вытер вспотевшее животное, а удила надевал с удивительной нежностью, будто ласкал лицо любимой женщины.
Лиса пошла под ним спокойно, весело, словно играя. А он гладил ее и приговаривал:
— Лиса, Лиса!
Подбирая поводья, Павел посмотрел на офицеров в амфитеатре, на постаревшего Витковича, на Костюрина, который ему что-то кричал, на трех своих братьев, которые замешались в толпе, словно хотели спрятаться.
Кобыла спокойно перешла в галоп.
Было уже поздно раздумывать о том, что произошло у него в Вене с Евдокией и что его ждет в Киеве. Это была не та Россия, которую он надеялся увидеть, это был огромный Гарсули, который оборачивался то Шевичем, то Костюриным, то Трифуном, неизменным оставался лишь его страшный и мрачный взгляд.
Вдруг ему вспомнилось, как подыхал вороной жеребец Юпитер.
Павел снова перешел на шаг и нежно стал приговаривать кобыле на родном языке, как приговаривал во сне покойной Катинке.
Кобыла
Потом он погнал ее на первый круг.
Лиса помчалась, как вихрь, весело, совсем по-другому, чем прежде, когда он на нее смотрел, и Павел ощутил в ее мягком покачивании желание нести человека и слушаться его. На каждое его едва уловимое сжатие колен она отвечала охотно, быстро, как женщина на поцелуй.
Он понял, что у Лисы, если она захочет, еще есть силы и молодой задор, достаточные, чтобы перескочить стену.
— Лиса! — крикнул он громко.
Кобыла ритмично покачивалась под ним.
Когда он поворачивал ее по кругу, она инстинктивно склонялась к его руке, направо, налево, нагибая свою красивую голову то в одну, то в другую сторону.
Казалось, они танцуют полонез.
И тогда Павел повел ее в легком галопе на первое препятствие.
Лиса пошла радостно, и Павел почувствовал, как она мчится, отбрасывая от себя землю.
— Лиса, Лиса! — звучало в манеже.
В этом человеческом голосе со свистящим акцентом было нечто напоминающее крик.
Человек коснулся ее паха.
Она, словно возрожденная, взяла первый, второй, третий барьеры.
Радостно, будто поднимала в воздух только копыта.
А когда пошла на четвертый — довольно высокую живую изгородь и ров с водой, — зрители заметили, что кобыла переменила свой норов, и захлопали наезднику.
Главным образом — наезднику.
Исакович на этой высокой лошади необычной масти выглядел великолепно.
Кобыла, будто услышав рукоплескания, весело фыркая, перешла в карьер.
Павел почувствовал, что на пятый барьер она несет его по собственной воле.
Перед ним были три бревна, сквозь которые поблескивала вода в глубоком рве.
Времени думать не было.
Лиса перелетела через барьер сильно и безупречно.
Наезднику оставалось только, когда она подкинула задние ноги слишком высоко, отклониться назад.
Довольные зрители захлопали в ладоши.
Лошадь помчалась дальше. Исакович увидел шестое препятствие — высокую стену, которую преодолеть, казалось, было невозможно. Стена приближалась с невероятной быстротой.
Кобыла неслась прямо на нее, словно вот-вот об нее ударится.
На ипподроме стоял сплошной гул.
У Павла было такое чувство, что кобыла рвется у него из рук, и он почти беспомощно прижался к холке. Его голова сама собой склонилась вправо и припала к шее лошади. Они точно слились в одно целое.
В решающее мгновение он подал ей знак, и Лиса взвилась, словно подхваченная ветром птица. Подскакав в сумасшедшем карьере к стене, Лиса красиво и высоко взлетела — барьер был взят.