Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

змеи приготовилась к прыжку.

Вагиф

Царица Белая Змея! Кто угодно мог выдумать Белую Змею, только не маленькая обладательница сорока косичек. И в её гла­зах читалось детское любопытство, а не страх. Нетрудно было за­ключить, что Белая Змея девочки и «Она» царя Мастуджа одно и то же.

— Тут белые змеи в горах водятся? — поинтересовался как-то за ужином Пир Карам-шах у Молиара.

Меньше всего вождю вождей хотелось снисходить при гостях до разговора с каким-то мелким базарным торгашом, неведомо откуда появляющимся и так же неизвестно куда исчезающим.

Но, по-видимому, Молиар дотошно знал горные страны и обычаи их жителей, во всяком случае он умел с ними объясняться по лю­бому вопросу.

— Вы? — удивился маленький самаркандец.— Вы слышали про Белую Змею? О!

И слова полились рекой. Естественно, как и следовало ожидать, в невод словоохотливости Молиар наловил столько мелкой рыбеш­ки, что Пир Карам-шах с трудом мог рассчитывать найти там хоть одного сазана. Пришлось набраться терпения и слушать.

— Белая Змея! Вы хотите знать про Белую Змею? Да в каж­дой красавице-бадахшанке по белой змее сидит,— вдохновлялся все больше Молиар.— С древних времен так повелось: лёг вечером муж с женой спать. Открывает ночью глаза — смотрит, жены рядом нет, а в дверь уползает змея... белая.

Молиар даже, оказывается, знал легенду о Белой Змее.

«Было ли, не было. Но в некоем горном селении жил-проживал пастух, и имел он одну-единственную периподобную дочь. Тамош­него шаха пленила красота девушки, приехал он, зарубил мечом посмевшего перечить пастуха, а красавицу увез к себе во дворец-замок. Только возвел её к себе на ложе, вдруг поднял крик. Вбе­жали в спальню слуги — смотрят, шах лежит в агонии, девушки нет, а на ложе свернулась кольцом Белая Змея. Визирь приказал поймать Белую Змею и бросить в костер. Сын визиря посмотрел и говорит: «Это не змея, а девушка. Отдай её мне». Принес её к себе, но Белая Змея укусила визирева сына, и он умер. Стражни­ки погнались за змеёй, но она вползла в горный поток, и все страж­ники утонули. Пылая местью, визирь взял саблю, погнался за змеёй. Смотрит, на овринге сидит белоликая девушка и улыбается... Визирь, забыв о мести, обнял девушку. Но она тут же обернулась Белой Змеей. Визирь ударил её саблей и уехал. Проезжал мимо налоговый сборщик, увидел раненую Белую Змею й заметил, что вместо крови из раны у неё катятся рубины. Взял он змею и привез домой. Жена сборщика подсказала мужу: «Убей змею, у неё внут­ри полно рубинов. Мы продадим их и заживем богато». Налого­вый сборщик наточил нож и хотел отрезать Белой Змее голову — смотрит, перед ним белоликая красавица. Сборщик убил жену, а взял в жены белоликую красавицу. В первую же ночь она обрила его своими змеиными кольцами и удушила. Уползла Белая Змея на гору Тирадж Мир. Там она и живёт, а из незажившей раны своей роняет постоянно капли крови — рубины. Потому в Бадах-шане так много рубинов. А кто увидит Белую Змею и хоть паль­цем тронет — тому не жить. Ибо от боли, причиняемой той раной, она не знает жалости. И все девушки Бадахшана умеют, когда хотят, оборачиваться Белыми Змеями, ежели кто их вздумает оби­деть».

Выдержки у Пир Карам-шаха хватило. Он ни разу не перебил многословного Молиара. Но когда тот наконец закончил сказку, вождь вождей спросил про Белую Змею, которая живет в Мастудже на горе Рыба.

— Не знаю, не знаю! — отнекивался Молиар. — Все женщины Мастуджа доподлинно змеи. Лучше про них не спрашивать даже такому храброму воину и властелину, как вы, господин.

Пир Карам-шах разглядывал Молиара более чем вниматель­но. Неужели этот мелкий торгаш ничего не боится? Поведение его граничило с неблагоразумием, даже с глупостью. Видимо, торгаш просто не понимает, с кем имеет дело, не отдаёт себе отчета.

— Что ты имеешь

в виду? — резко повернулся к Молиару вождь вождей и встретил безмятежно-спокойный, он бы сказал, ба­раний взгляд его темно-карих влажных глаз, говоривших лишь о предельной наивности. — Что ты там болтаешь? Ты?

— Молиар, с вашего разрешения, купец второй гильдии из Са­марканда, из города благородного и священного. Молиар к вашим услугам, ваше высокопревосходительство.

Многословие Молиара, да еще с явной издевкой, могло вывес­ти из себя, но вождь вождей сдерживался. Увы, не всегда даже всесильный может наказать наглеца. Надо еще выяснить, какую роль сыграл этот ничтожный купчишка во внезапном отъезде Нупгун Церена и в срыве переговоров.

— Так в чем же дело, господин купец второй гильдии? Ты будешь говорить, или развязать тебе язык?

И угрожающий тон, и смысл слов вождя вождей вызвали за­мешательство в комнате. Гурки перестали жевать и повернули головы к Пир Карам-шаху, выжидательно глядя на него. Царь Мастуджа застыл с полным ртом.

Склонив свое плотное туловище так, что аккуратная чалма чуть не коснулась блюда с пирожками, Молиар заговорил, нет, не заговорил, а залепетал:

— Если их высокопревосходительство соизволит проявить ве­ликодушие и, боже правый, снизойдет к нам, ничтожным, то не соблаговолят ли они с распахнутым сердцем вникнуть в смысл наших ничтожных слов. О господин начальник, если вы взгляне­те на меня с улыбкой, я воспряну духом и сердцем и проникнусь надеждой. Извините, что я поддался слабости многословия. Я го­тов растерзать себя.

— К делу! Что вы сообщили послу Далай Ламы, какую но­вость? Почему Нупгун Церен ускакал из Мастуджа, будто гони­мый джиннами? Никто так и не смог нагнать его.

— Да, дичь быстроногая. Дичь боится джиннов. Сейчас их мно­го здесь. — Но тут же Молиар спохватился и продолжал: — Позвольте сказать вам, ваше превосходительство, мы привезли господину послу Лхассы письмо от главнокомандующего армией сил ислама Ибрагимбека.

— Письмо?! — воскликнул Пир Карам-шах, и губы его запры­гали.

Важно склонившись снова вперед, Молиар сказал:

— Господин Ибрагимбек, верховный командующий ислама, вручая нам в Кундузе письмо, соблаговолил распорядиться отдать его в собственные руки господина посла. Что мы и выполнили.

— Письмо! — разочарованно воскликнул Пир Карам-шах.— И ты не знаешь, что в письме?

Скромно опустив свои бесстыдно наивные глаза, Молиар ма­кал корки хлеба в растопленное баранье сало, выбирал куски жа­реного козленка и все с аппетитом отправлял в рот. Наконец он скромно сказал:

— Мы писали это письмо.

— Как?

— Не сподобен господин Ибрагимбек премудрости грамоты, да и на что мо-гущественному Главе локайского племени обреме­нять свои мозги изучением всяких там буковок и почерков. Боже правый! Довольно ему моргнуть, и пред ним склонится дюжина пи­сарей, чтобы записать его мысли.

— И?

— И их превосходительство Ибрагимбек призвал купца второй гильдии господина Молиара, то есть нас, и приказал: «Возьмите калам!» О, он сказал не «возьми», а «возьмите», и еще прибавил: «Возьмите бумагу и пишите! А пишите идолопоклоннику, камнееду, поганой собаке Далай Ламе. «Ни один правоверный не захо­чет сесть с тобой на ковер переговоров. Даже и видеть тебя, язычника, не пожелает, чтобы не опоганить своих глаз и не осквернить чистого своего обоняния». И еще приказал Ибрагимбек написать: «Предав мечу врагов ислама в Бухаре, Самарканде и Ташкенте и освободив прочие исламские земли от неверных, я, Ибрагимбек, пойду в поход на логово язычников Тибета, дабы сокрушить при­бежище Гога и Магога, именуемое Лхассой».