Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— Я думаю… У меня задержка, вот.
— И сколько?
— Два дня, — звучит ужасно для Алёшки.
— Иди сюда, рыбка, — сажая на колени, убирая волосы с раскрасневшегося лица — Алёшке, несмотря на очевидную близость с Вадькой, было стыдно обсуждать такие вещи, — два дня — это нормально, в этом месяце ты пересекла страну поперёк два раза… от севера до юга, так что небольшой сбой — это нормально.
— Нормально?
— Конечно, к тому же, я всегда очень осторожен, тебе рано становится мамой… — целуя в лоб.
— А вдруг?
— Это было бы печально, потому что тебе пришлось бы перевестись
— Не думаю.
— Вот и не паникуй.
Той ночью Алёшка в ужасе смотрела на кровавые пятнышки на белых простынях и заливалась краской так, как никогда с ней не случалось.
— Эй, ты чего? Глупышка ты ещё, рыбка… Это значит, что ты не беременна. И я знаю, что у женщин бываю такие дни.
— Но… — Алёшка готова была заплакать от стыда.
— Перестань, ерунда какая-то… ты расстроилась, что не беременна, или что?
Алёшка всхлипнула ещё раз.
— Лёшь, перестань, в такие дни можно заниматься любовью, и я… перестань, ничего страшного не случилось, сходи-ка лучше ванную, а то сейчас сознание от ужаса потеряешь, я там видел прокладки Светкины.
— У меня будет ребёнок, — произнесла.
Не так и страшно. Глядя в глаза, в отсутствие пересмешек, в вязкую тишину, которая повисла над большим кожаным диваном и лёгким запахом алкоголя от хозяина этого дивана.
— Что ты молчишь? — невыносимо смотреть в молчаливые глаза, на сведённые брови, на упрямую линию губ, которые спокойно произносят, слишком спокойно:
— Жду, когда ты правильно сформируешь своё предложение.
Всё. Всё сказано. Всё решено.
У Али готов план, она вовсе не горела желанием воплощать его в жизнь, но хорошо, что он есть, хорошо, что поддаваясь панике, она всё же составила этот план. В основе которого лежит одно — она родит этого ребёнка.
Нет на данный момент никого роднее для рыжеволосой женщины, чем нерождённое дитя, которое она ещё никак не ощущала, но уже точно знала, что оно есть, что его сердечко уже бьётся, пока ещё не в унисон с материнским, но, абсолютно точно, ставя в полную зависимость от себя.
— Я не стану делать аборт, — сухие слова, значащие так много. Отказ от Вадьки. От перспективы работы в иностранной компании. От всего. Ради большего всего.
Отказ, под щелчок костяшек пальцев мужчины, сидящего рядом, под его спокойное:
— Садись, — пока сам закрывал дверь и отодвигал кресло напротив хозяйского кресла за столом.
Так они и сидели, друг напротив друга. Отсутствие пересмешек и нелепое пятно миндалевидных глаз.
— Только то, что ты в положении, останавливает меня прямо сейчас, Лина.
— От чего?
— От нелицеприятных выражений в твой адрес.
— Не отказывай себе.
— Я ограничусь предложением, которое ты должна сказать. Правильной формулировкой. У нас будет ребёнок. У нас… Будет ребёнок.
Али молча смотрела, Вадим опасен, она уже однажды видела этот взгляд, в этой же комнате, именуемой кабинетом, и тогда ей было всё равно — жить или умереть, сейчас — нет… Она взяла незапланированную ответственность на себя, приняла решение.
— Ааааааали, не так ли? Али, скажи, ты всё просчитала, учла,
— Что?
— Ты как планировала? Уехать после Нового года к себе на родину, выставив бабушкин дом на продажу? Ты же его примерно на такой случай оставила? — укутывает в теплоту, словно мех Пусиной шубы, — Просчитала пособия, возможную подработку… все варианты, все ходы… кроме одного, как насчёт меня? — внимательно, без пересмешек, — Я не понимаю, прости, я действительно не понимаю… Ты не веришь мне, постоянно ждёшь подвоха, ты каждый раз со мной… будто прощаешься… Я налажал, но, Лина, я уступаю тебе, я пытаюсь… — в опущенные ресницы. — Ощущение, что я со стеной разговариваю. Ты бываешь открытой только в постели, и то не всегда, я надеялся достучаться… Скажи, неужели то, что ты здесь, со мной, сейчас… не имеет значения? Я готов дать всё своё время, сколько мне отмерили свыше, я готов терпеть столько, сколько тебе нужно, чтобы поверить… но ребёнок… Лина… Ре-бё-нок! Ты просто так списываешь меня со счетов, тебе настолько сложно поверить, что этот ребёнок так же важен для меня, как и для тебя? Настолько сложно поверить, что я уже знаю и просто жду, когда ты мне скажешь? — в то же молчание. — Откровенно говоря, я думал, что ты не хочешь ребёнка, что твоё неверие в меня заставит тебя пойти на аборт, и поверь, я бы принял и это твоё решение, неважно, что я думаю… я обещал тебе компромисс. Я бы, даже, блядь, нашёл тебе врача, лично, чтобы свести к минимуму осложнения…
— Врача…
— Я в этом мире живу, Лина. Случаются незапланированные беременности, которые заканчивается прерыванием… Но ты, очевидно, не собираешься и не собиралась, ты просто раздумывала, как вы будете жить без меня. Скажи мне, просто скажи, ты не сможешь меня простить? Ты не любишь настолько? Твоё неверие так глубоко? Ты должна знать, что я не откажусь от тебя по собственной воле, я вообще, нахрен, не представляю, что может меня заставить отказаться от тебя… А уж учитывая, что у нас будет ребёнок, тем более.
— Откуда ты знаешь, что у меня будет ребёнок?
— У нас.
— У нас…
— Отсутствие месячных и твоя грудь очень красноречиво об этом говорят, рыбка, — открытые пересмешки, которые прямо сейчас хотелось поцеловать, несмотря на страх, который всё ещё сковывал… отчего-то.
— Вадька, у нас будет ребёнок.
— Отличная новость, иди сюда, — усаживаясь обратно на диван, держа на руках смысл своего существования на данный момент, Вадим шептал: — Господи, Лина, я люблю тебя, постарайся мне поверить, попробуй, — положа руку на плоский женский живот, — он же ещё не шевелится?
— Нет.
— Всё равно… Это правда, у нас будет ребёнок?
— Правда.
— Я люблю тебя.
Где-то в доме шум и гвалт празднования. Серый кот нашёл своё пристанище на хозяйском столе, где сейчас лежит, недовольно подёргивая хвостом, словно у него грандиозные планы, а эти двое устроились сейчас на диване, и руки мужчины, призванного кормить его серое нахальство и, иногда, с позволения, чесать за ухом, сейчас бродили по ногам белокожей женщины.
— Позволь спросить тебя кое о чём… можешь не отвечать, но всё же…