Пересмешник. Всегда такой был

Романова Наталья Игоревна

Простила ли Али Вадьку или, возможно, обида так и жила в её сердце, укрепившись, ожидая своего часа, празднуя сейчас победу, под фанфары внутренних «Я тебе говорила».

Уже на пороге дома, заглядывая в приоткрытую дверь, Али столкнулась с женщиной — высокой, в обтягивающих выдающиеся формы джинсах, в расстёгнутом полушубке, а ведь ещё даже не все листья упали с деревьев, и в ярком свитере, невообразимо голубого цвета с нитями люрекса, на котором нелепыми нитями тянулись золотые украшения.

Женщина была неопределённого

возраста, так говорят, когда возраст выдаёт взгляд, но отсутствие мимики вследствие инъекций оставляет коридор от тридцати до пятидесяти лет, ногти с замысловатыми цветами и наращённые ресницы — Али определённо где-то видела эту женщину. Следом, слегка покачиваясь, держа в руках бутылку с минеральной водой, выходил мужчина, с помятым лицом, достаточно высокий, и с объёмным животом, который соответствовал седьмому месяцу беременности, дополняли колоритный образ недельная щетина и запах перегара, который чувствовался даже издалека.

— Любаша, солнышко моё, ну что ты злишься, мы же самую чуточку задержались, — мужчина размахивал руками, пытаясь показать размер «чуточки» на которые они задержались, — я искуплю, кровью, — «вью» потонуло в глотки воды, — Любаня, ну, может, всё же пива, у Масика голова болит… Любась?

— Иди, Масик, не зли меня, пока на своих ногах стоишь, уродец, срань господня у вас вечно, а не переговоры, — глаза с наращёнными ресницами столкнулись с глазами в обрамлении каштановых ресниц, — Вадииииим, тут к тебе, и когда только угомонишься!?

— Ай, какая цаца, ай какая лапа, уси какая, — остановившийся рядом запах перегара заглядывал в лицо, — от шельмец Вадим, самую сладенькую себе на последок припас, рыыыыженькая, эй рыыыженькая, а может со мной?.. Подумай, я щедрый…

— Иди, — толкнув в спину Масика, Любаня отвесила подзатыльник по коротко стриженой голове, отчего Масик потерял равновесие, и, скатившись с крыльца, сейчас сидел на дорожке, моргая глазами.

— Любасичка моя, я же пошутил, искуплю кровью, Любасичка, — покачиваясь, пытаясь встать, — сгоняй в холодильник за пивком, а?..

— Я те, блять, щас сгоняю, иди, пока сопли по морде не размазала!

— Люб, ты поаккуратней с мужиком-то, может, на что ещё сгодится, — глядя на тициановские волосы, подмигивая пересмешками, стоял сам хозяин терема и крыльца, с которого скатился Масик.

Масик, в свою очередь, уже поднялся, придерживаемый Любасей, и, продолжая переводить взгляд с Вадима на Али, сказал:

— Воот ведь, а говорил: «Я нынче алкоголик, а не ёбарь»…

— Садись в машину, ёбарь, — бушевала Любася, — а то оторву щас ебалку. Пока Вадь.

— Пока.

Быстро развернувшуюся на пятках Али остановили руки Вадьки.

— Куда это ты?

— Домой.

— Дом там, — разворачивая лицом к открытой настежь двери.

— К себе домой.

— Мой дом — твой дом, — подталкивая в спину, закрывая пути отступления, — проходи, проходи, извини, там… кхм, не совсем убрано.

Али

молча прошла в кухню, где действительно было «не совсем убрано», огромный стол был заставлен грязными тарелками, бутылками — недопитыми и пустыми, на столе нахально развалился серый котяра и лениво тащил лапой кусок обветренной колбасы.

Али думала о коте, которого она не видела в прошлый раз, считала до десяти и обратно на всех известных ей языках, ровно под вдох и выдох.

Раз — Вдох.

Два — Выдох.

Вадим, всё ещё в трусах, видимо, присутствие Любаси — вовсе не повод надеть брюки, собирал посуду со стола, загружая её в посудомойку, по пути выкидывая бутылки и остатки еды.

— Есть хочешь?

— Нет, — нелепо спокойный диалог, пока мысли выстраивались в цепочку, и вырабатывался план.

Добраться в свою квартиру. В понедельник уволиться. Испытательный срок ещё не прошёл. Две недели отрабатывать не нужно. Купить билеты. Домой. Потом. Потом думать. Не сейчас. Сейчас остро. Больно. Спиртом по обожжённой коже.

— Пиво?

— Такой любезный, — в массив дерева на полу.

— Мама меня хорошо воспитала, — открывая бутылку, разливая по бокалам, — давай, рыбка, выпей и скажи всё, что думаешь, а то у меня на спине уже дыра от твоего взгляда, — наглые, беспринципные пересмешки.

— Я пойду, нам не о чем говорить…

— От чего же, уверен, тебе есть что сказать, — придавливая на огромную лавку вдоль стола, заменяющую стулья.

— Значит, деловая встреча?

— Да.

— А это, выходит, последствия переговоров? Формат без галстуков?

— Как-то так.

— Масик?..

— Масик, — усмехаясь, — Колёк — мой партнер, Любася — его жена, мать Пуси, по совместительству.

— Масик, Любася и Пуся. Класс! И вы переговаривались вдвоём? Или с Любасей?

— Нас было трое… из которых один раненый, в придачу неопытный юноша, а скажут— скажут! — что нас было четверо, — усмешки. — Нас четверо было, Колёк, я и двое, с которыми мы тут кое-что замутить собрались, переговорили и отметили, отмечание затянулось, согласен… Но Лина, ты же понимаешь, что большая часть вопросов решается так, — показывая в сторону бокала с пивом, — в неформальной обстановке, — спокойные пересмешки. «Неформальная обстановка», дело житейское. — Да и я, грешен, не всегда могу потом остановиться вовремя…

— Значит, вы тут пили.

— Бухали.

— И кому из вас четверых принадлежит это? — показывая глазами на красное кружево, валяющееся в углу необъятной кухни.

— Бляаадь… это принадлежит одной из блядей, которые тут были. Проституткам. Верней не тут… там, в бане. В доме им делать нечего.

Раз — Вдох.

Два — Выдох.

Три — Вдох.

В глазах темно.

— Предлагаешь мне весело и бодро размазать твои сопли по лицу, Вадим, или ебалку тебе оторвать?

— Предлагаю тебе поверить, что я не трахал никого из них.