Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— С чего бы?
— С того, рыбка, что я человек несвободный, у меня есть обязательства, и я никогда, слышишь, никогда не нарушаю свои обязательства. Да, порой мы переходим границы с мужиками, а пьяному мужику часто нужны приключения на собственный хер, и когда я был свободен, после развода, до твоего возвращения, мне тоже нужны были…
— Что?
— Лина, проститутки — это удобно, сфера услуг, не более. У меня не возникало желания быть в каких-либо отношениях, наелся брака, теперь у меня есть ты, а ты все ещё есть в моей жизни.
— Нет.
— Да.
— Слушай, этот Колёк, он женат… у него же тоже обязательства… тем не менее… с чего мне верить тебе?
Али всегда себе казалась мудрой женщиной, она спокойно могла обсуждать измены и даже их благоприятное влияние на отношения, но, оказалось, она вовсе не готова смотреть на некоторые вещи спокойно, оказалось, что спокойный тон Вадима будит в ней спящую Любасю и желание всё же размазать сопли…
— Полагаешь, это нормально?
— Полагаю, что не моё дело, как ведут себя сорокалетние мужики, полагаю, они в состоянии сами разобраться в своей жизни и со своими семьями, полагаю, Любася сама разберётся с Кольком, я просто не стану в это вмешиваться. Я отвечаю за себя. Неприятно, что ты стала свидетельницей… но у тебя нет причин мне не верить.
— Почему это?
— Потому что, у меня нет причин не верить тебе. Ты оставалась одна… уезжала, ты встречалась там со своим бывшим, я не думаю, что ты переспала с ним. Так что и ты не станешь думать, что я буду трахать какую-то шлюху, когда в моей жизни есть ты. Ну, Лина, посмотри на меня, ты не можешь так думать и не будешь…
Али пришлось признать, что она действительно не может так думать. Этот южный городок, этот терем, всплески воды за окном, запах прелых листьев из сада — всё это лишало здравого смысла, возможности признавать очевидное, зато с лихвой дарило желание верить, просто так, без причин, вопреки.
— Но, знаешь что, в одном ты права… этот дом — не место для таких сборищ, больше нет…
— Пппффффмммм…
— Пойдём со мной, — беря за руку, ведя по лестнице на второй этаж, а потом — на небольшой третий, открывая дверь в практически пустую комнату, стена которой была полностью стеклянная, усаживая на мягкий диван вдоль этого окна, после того, как открыл одну из фрамуг, запустив прохладный осенний воздух, запах сада и реки, кутая в пушистый плед плечи с кипенно-белой кожей, устраиваясь сам под этим же пледом, Вадим молча смотрел в окно.
— Красиво, — шепчет Али.
— Очень.
— Ты любишь этот дом?
— Да, сильно. Всегда любил это место… Всегда любил тебя… Паршиво, что всё так запуталось, но и ты, и этот дом… всё это дорого мне, может, когда-нибудь…
— Вадь, мы распутаем, обязательно.
— Хорошо. Распутаем.
Али долго смотрела на пространство перед домом, вспоминая бабушкин палисадник с шапками разноцветных пионов, думая,
К вечеру Вадим вызвал фирму по уборке, женщины из которой тщательно убрали первый этаж и баню, куда ни разу не заходила Али, но сейчас переступила порог, в удивлении произнося:
— Больше похоже на дом для гостей, с баней.
— В некотором роде это и есть дом для гостей, рыбка.
— Ах, ну да, ну да…
— Хочешь попариться?
— Спасибо, — сморщившись от перспективы игры богатого воображения.
— Мне сжечь эту баню и построить новую? — интересно, шутят ли усмешки…
Глава 6
Выходные и, иногда, вечера Али теперь проводила в огромном тереме, наблюдая, как осыпаются последние листья, сливается бассейн на зиму, некоторые многолетние растения готовятся к зиме, подвергаясь тщательному укутыванию, как укутывалось неверие Али, её скептическое отношение и уколы памяти — в нежность.
Крутясь перед огромным зеркалом, пока спит Вадим, Али недовольно фыркала, констатация собственных недостатков никогда не приносила дискомфорта, но не сейчас. Сейчас хотелось найти на своём теле кнопку «реверс», чтобы вернуть свои восемнадцать, чтобы Алёшкина душа жила в по-прежнему молодом теле, чтобы ставший старше Вадька видел не то, что сейчас видит Али.
— Нашла что-то интересное?
— Нет.
— А я уж подумал, может хвостик вырос…
— Я старая, — безапелляционно.
— Да ладно! — пересмешки поднялись вместе с хозяином, который, взбив подушку, устроил её у стены, облокотился на неё, будто ожидая шоу.
— Мне не семнадцать…
— Страшно жить, — кажется, откровенно потешаясь.
— Вот ты меня какой полюбил?.. А сейчас…
— Да слава тебе господи, что не семнадцать, иди сюда.
— Не-а.
— Иди сюда, моя старушечка.
— Нахал.
— Старческий маразм напал… иди… иди… — пересмешки манят, отражаясь разноцветным калейдоскопом.
Обнимая, водя рукой по позвоночнику вверх-вниз, Вадьки шепчет:
— Если бы ты представляла, как я рад, что ты не такая, как я тебя полюбил…
— Ты признаешь, что я старая, да?
— Я признаю, что люблю тебя, признаю, что ты повзрослела… признаю, что ты никогда не была более обворожительной, чем сейчас, — укутывая не только нежностью, но и своим телом.
— Отпусти меня, на работу опоздаю.
— Не-а.
— Почему?
— Ты мне нравишься, — на смену пересмешкам пришли потемневшие блики, пока губы легко пробегали по белой коже шеи, слегка прикусывая, посылая учащённое дыхание по краешку уха, — Ты не представляешь, насколько я счастлив, что тебе не семнадцать… или… было время, когда я бы отдал правую руку за возможность поменяться с тобой местами.
— Ты хотел быть рыжей девушкой?
— Я хотел, чтобы ты была старше на восемь лет, тогда бы всё было проще… для меня.