Переулок Мидак
Шрифт:
Он снова повторил свои слова так, будто обращался к себе самому:
— Грязный дом, зловонный переулок, и люди в нём — скоты…
Мать саркастически вскинула голову:
— Вперёд, сын достопочтенных родителей! Сын Кирши-паши!
— Кирши-дёгтя, Кирши-посмешища! О-ох. Ты разве не знаешь, что вонь от нашего скандала ударила в нос всем?!… Куда бы я ни пошёл, мне подмигивают. Говорят, что моя сестра сбежала с одним типом, и отец тоже сбежит с ещё одним!
И он так сильно стукнул ногой по полу, что оконное стекло зазвенело, и яростно закричал:
— Что заставляет меня оставаться
Женщина ударила себя в грудь:
— Ты спятил, ей-богу. Этот наркоман-куритель гашиша передал тебе по наследству своё безумие. Однако я позову его и заставлю вернуть тебе твой здравый смысл.
Хусейн с презрением воскликнул:
— Зови его… Позови моего отца… Позови даже самого святого Хусейна… Я ухожу… Ухожу… Ухожу…
Но когда женщина заметила, что он упрям и серьёзно настроен, пошла в его комнату и увидела там свёрток, набитый одеждой, как он и говорил. Её охватило отчаяние, и она решила привести его отца, каковы бы ни были последствия. Хусейн был её единственным утешением в жизни, и она и представить себе не могла, что он покинет дом и оставит её в одиночестве. Не в состоянии преодолеть своё отчаяние, она отправилась за мужем, оплакивая свою участь и крича: «К чему нам завидуют?… Нашим огромным неудачам?… Нашему позору?…Нашим бедам?…»
Вскоре пришёл Кирша, оскалив зубы, и окрикнул её:
— Чего тебе надо? Ещё одного скандала? Или ты видела, как я подношу чай новому клиенту?!
Вскинув руки, словно причитая, она ответила:
— Это твой сын устроил скандал! Догони его, пока он не оставил нас. Он не может нас больше выносить!
Кирша ударил себя по руке, и в знак протеста гневно затряс головой, закричал:
— И ради этого я должен покидать своё кафе?!… Ради этого я должен подниматься по ста ступеням?.. Сучьи дети! Почему правительство наказывает за убийство таких людей, как вы?!
Он обвёл взглядом сначала жену, потом сына, и наконец продолжил:
— Господь наш послал мне вас обоих на беду, чтобы покарать меня. О чём это говорит твоя мать?
Хусейн молчал. Его мать сама начала тихо говорить, пока у неё не иссяк запас терпения:
— Успокойся, в такой час от тебя требуется мудрость, а не гнев. Он сложил свою одежду в свёрток и намерен нас оставить…
Отец направил на сына взгляд, полный злости и гнева, то ли веря, то ли не веря своим ушам, и сказал, словно задавая вопрос:
— Ты спятил что ли, сын старой карги?!
Нервы матери были слишком напряжены, и не выдержав, она закричала:
— Я позвала тебя, чтобы ты вразумил его, а не чтобы поносил меня…
Он в ярости повернулся в её сторону и ответил:
— Если бы не то безумие, которое он унаследовал от тебя, твой сын не спятил бы…
— Да простит тебя Аллах. Я сумасшедшая и дочь сумасшедших, ну да ладно, лучше спроси его, что там засело ему в голову?!
Отец вперил в сына суровый взгляд и, брызгая повсюду слюной, скорее прорычал, чем спросил:
— Что это с тобой, сын старой карги, чего молчишь и не отвечаешь? Ты и впрямь желаешь нас оставить?
Обычно юноша остерегался столкновений с отцом и по возможности избегал их, разве что если ему и правда становилось
— Да, отец..!
Терпя душивший его гнев, отец спросил:
— И ради чего?
Юноша немного задумался и сказал:
— Я хочу жить иной жизнью…
Кирша схватился за подбородок и насмешливо покачал головой:
— А, я понял… понял. Ты хочешь жить другой жизнью, более подходящей тебе по статусу! Так, как все собаки, что растут в голоде и лишениях, а как только их карманы наполняются, они как от бешенства как с цепи срываются. И теперь, когда у тебя есть английские монеты, вполне естественно стремиться к новой жизни, более соответствующей твоему высокому положению, сын консула!
Хусейн подавил свою злобу и ответил:
— Я никогда не был голодной собакой, ибо я вырос в твоём доме, который никогда не знал голода, слава Богу. И всё, чего я хочу, это изменить свою жизнь, — на то у меня есть несомненное право. И совсем нет нужды в гневе и насмешке.
Кирша не понял, что он имел в виду: юноша обладал неограниченной свободой, и он не спрашивал у него, чем тот занимается. Но зачем ему жить в собственном доме? Несмотря на всю ругань, перебранки и ссоры между ними, учитель Кирша любил своего сына. Но эту любовь он никогда не выказывал — сама атмосфера не давала ему возможности даже передохнуть. Его постоянно посещали приступы гнева, злобы и желания ругаться. Уже давно он почти забыл, что любит своего единственного сына. И даже в этот час, когда сын предупредил о том, что покинет его, любовь и симпатия к нему исчезли под покровом ярости и злости, и данное дело представлялось ему провокацией и борьбой, вот почему он с горестной насмешкой спросил:
— Деньги в кармане у тебя есть, ты тратишь их как хочешь, ими пользуются алкоголики, наркоманы и сводники. А мы хоть раз просили у тебя хотя бы грош?
— Никогда… никогда. Я совершенно не имею никаких претензий, мне не на что жаловаться…
Тем же горестным тоном Кирша спросил его:
— Брала ли у тебя твоя мать, эта алчная женщина, глаза которой настолько завидущие, что её может насытить лишь сырая земля, хотя бы один грош?
Хусейна охватила досада:
— Я же сказал, что ни на что не жалуюсь. Всё дело в том, что я желаю жить иной жизнью. Многие из моих коллег проживают в домах, где есть электричество!
— Электричество? И ради этого ты покидаешь родной дом?!… Слава Богу, что твоя мать при всех устроенных ею скандалах хотя бы уберегла наш дом от электричества…
Тут женщина прервала своё молчание и завыла:
— Он и тут обижает меня, несчастную! О Господи, клянусь тем злом, что причинили святым Хасану и Хусейну!
Хусейн Кирша вновь заговорил:
— Всем моим товарищам нравится их новая жизнь. Все они стали джентльменами, как говорят англичане.
Учитель Кирша раскрыл рот, и за его толстыми губами показались золотые зубы: