Перевал
Шрифт:
— Борис тоже просился к вам, но ему не разрешили. Там собирают альпинистов, специальный отряд формируют: приказано снять фашистские флаги с Эльбруса, Бориса назначили командиром отряда.
Из блиндажа вышел майор Ратников. Он был озабочен и хмур.
— Что случилось? — спросил Севидов.
— Товарищ генерал, там, в медсанбате, — не глядя в глаза Севидову, тихо говорил Ратников, — это…
— Да не тяни, что это ты как в воду опущенный? — чувствуя неладное, заволновался Севидов. — Что
— Там… старший лейтенант Рокотов.
— Степан?! Он жив? Ранен?
— Солдаты капитана Сироты привели обер-лейтенанта. Он принес… — Ратников замолчал, опустив голову.
— А! — махнул рукой Севидов и быстро зашагал в сторону медсанбата. За ним, еле успевая, засеменил Кореновский.
Степана в медсанбате Севидов и Кореновский уже не застали.
Командира дивизии и комиссара встретила военврач третьего ранга Глухих.
— Мы сделали, что было в наших силах, — сказала она. — Пули извлекли. Но ранение крайне тяжелое.
— Так он жив? Степанида Захаровна, Степан жив?
— Жив. Но, повторяю, ранение крайне тяжелое. Необходима серьезная хирургическая операция. В наших условиях мы ее сделать не в состоянии. Рокотова отправили в Сухуми. Его сопровождает Ольга.
— Степан приходил в сознание?
— Нет.
— Но надежда есть?
— Товарищ генерал, — нахмурилась Степанида Захаровна, — врач всегда надеется. Иначе зачем тогда он врач?
— Да, конечно, — рассеянно согласился Севидов. — Жаль, что не застал. Жив их сынишка. Внук мой нашелся, Степанида Захаровна, и брат нашелся. А жена погибла. Видите, все разом — и радость, и горе…
— А что перебежчик, тоже серьезно ранен? — спросил Кореновский.
— Нет, — ответила Глухих. — Ему оказана помощь.
— Где же он?
— Его забрал капитан Стечкус. Я разрешила. Немец не нуждается в госпитализации.
— У вас связь с госпиталем есть. Держите меня, Степанида Захаровна, в курсе, — попросил Севидов.
Когда они вышли из медсанбата, Кореновский предложил навестить капитана Стечкуса. Генерал согласился. Они спустились по крутым ступенькам в землянку, где размещался особый отдел дивизии.
— Товарищ генерал, — поднялся навстречу Севидову капитан Стечкус, — провожу предварительный допрос обер-лейтенанта Клауса Берка.
При виде вошедших Клаус тоже встал. Лицо его было бледным, шея перевязана свежим бинтом, сквозь который под ухом чуть просачивалась кровь. Он спокойно выдержал пристальный взгляд Севидова. Генерал прошел к грубо сколоченному деревянному столу, сел на скамью, пригласил сесть остальных.
Коптящий язычок пламени бросал на дощатую стенку землянки большую изломанную тень Клауса.
— И вы можете сесть, — сказал Севидов. — Расскажите подробно о себе.
— Я
— Что же вас заставило перейти на нашу сторону да еще вынести советского командира?
— Причины моего поступка сложны, и я, господин генерал, вероятно, не смогу подробно объяснить вам их теперь. Это решение я принял по собственному убеждению. Моя единственная просьба — верить мне.
Севидов испытующе смотрел в глаза перебежчика, словно пытаясь отгадать в них какую-то непонятную для себя тайну. Клаус не отводил взгляда. В его голубых глазах не было ни страха, ни уныния, только скрытое смятение и готовность подчиниться судьбе.
— При каких обстоятельствах вы перешли к нам? — спросил генерал Севидов.
— Я знал проходы через минное поле. Но у ручья нас обнаружили, а потом была сильная стрельба. Меня лишь слегка ранило, потому что я был прикрыт телом старшего лейтенанта.
Генерал с комиссаром переглянулись. Перед ними сидел не совсем обычный перебежчик — адъютант генерала, сын важного сотрудника министерства Розенберга…
— А возможно, пленный старший лейтенант понадобился вам как пропуск? — спросил Кореновский.
Клаус вздрогнул, угрюмо посмотрел на Кореновского и, стараясь быть спокойным, проговорил:
— Я ожидал этого вопроса. Господин капитан, — кивнул он в сторону Стечкуса, — мне его уже задавал. Я очень хочу, чтобы старший лейтенант выжил. Иначе… Иначе я не смогу ничем доказать.
— Допустим, — проговорил генерал Севидов. — Но что же все-таки заставило вас выкрасть из плена советского командира и нести его к нам?
— Я знал Степана Рокотова давно, мы были знакомы еще до войны.
— Вот как?! — удивился Севидов.
— Да, мы вместе поднимались в горы. Тогда мы дружили.
— И взамен дружбы теперь принесли смерть в эти горы? — спросил Кореновский.
Клаус не ответил. Он покосился на пачку папирос, выложенную на стол комиссаром.
— Курите, — пододвинул пачку Кореновский.
Клаус торопливо достал папиросу, прикурил от коптящего пламени «катюши», глубоко затянулся дымом.
В блиндаже застыла молчаливая настороженность.
Что мог ответить Клаус на вопрос комиссара? Ему не верили, и это понятно. Убеждать в искренности своего решения у Клауса не было сил. Это и не было сейчас для него главным. На что решился Клаус — вот главное. Ведь там, за линией фронта, — отец; в родном Берлине — маленький Отто. Что будет теперь с ними?.. С отцом и сыном перебежчика?.. Да и здесь как поймут его поступок? Ведь даже неизвестно, сохранят ли русские ему жизнь…