Перевал
Шрифт:
— Тогда я ничего не понимаю.
— Сейчас не время для объяснений. Вставайте.
Степан поднялся и тут же вскрикнул от боли.
— Терпите, — тихо сказал Клаус. Он достал пистолет и повел Степана мимо часового, приговаривая: — Шнель, шнель, русише швайне! [7]
Превозмогая нестерпимую боль, Степан медленно шел впереди Клауса, с трудом различая в густых сумерках узкую тропу.
— Сейчас будет сарай, — тихонько сказал Клаус. — Идите мимо него вниз к ручью.
7
Быстрее,
— Я уже не могу идти, — задыхаясь, проговорил Степан. Он понимал, что сделает еще несколько шагов и упадет.
— Еще немного. Надо пройти сарай. Возьмите. — Клаус протянул Степану пистолет.
— Зачем?
— Берите!
Пройдя метров тридцать, они свернули за сарай и стали спускаться к ручью. Однако часовой у домика, видимо, заподозрил что-то неладное. Послышался топот сапог. Клаус взвалил на спину Степана и стал пробираться через кусты к ручью.
Топот сапог приближался. Часовой что-то кричал и высвечивал карманным фонариком тропинку и кусты. Луч ослепил фигуры беглецов. Степан, изловчившись, выстрелил на свет фонарика. Громкие голоса наверху смешались с автоматной трескотней. Но обер-лейтенант Клаус уже перешел ручей, взобрался на крутой противоположный берег и, задыхаясь, бежал с тяжелой ношей через подлесок, заросший мелким, редким кустарником. Сразу за ручьем начиналась нейтральная полоса. Их уже не преследовали, но били по ним из автоматов и пулеметов. Клаус больше не мог бежать. Он лежал в кустарнике, придавленный телом Степана. В короткие промежутки между вспышками ракет он полз в гору. Только бы перейти Варваринский перевал, а там начнется лес…
— Скоро, теперь скоро, — шептал он пересохшими губами и, выждав темноту, продолжал ползти.
Стреляли наугад, и очереди трассирующих пуль перечеркивали подлесок в разных направлениях. Одна из этих пуль обожгла Клаусу шею. Но он не чувствовал боли, только спина была липкой и мокрой. Клаус не знал, что три другие пули уже вонзились в тело старшего лейтенанта Рокотова и что его спина была мокрой от крови Степана. Он узнал об этом уже за перевалом, у самой кромки леса, когда навстречу ему из-за деревьев подползли трое русских солдат. Они удивились, увидев перед собой немецкого офицера и русского командира. Но, видимо, сообразив, в чем дело, один из солдат перевернул Степана Рокотова на спину, припал ухом к груди и сказал:
— А старшой-то вроде мертвый.
Клаус вначале не понял, о чем говорит солдат. Потом до его сознания дошел весь трагический смысл этих слов. Он рванулся к Степану Рокотову, схватил его за плечи, стал ощупывать руками тело, застывшее лицо.
— Он не может быть мертвым! — в отчаянии говорил Клаус. — Он был живой!
— Ладно, Рябухин, — сказал другой солдат, очевидно старший, — давай их в медсанбат. Немец навроде тоже ранен. Я доложу капитану Сироте. Разберутся.
4
Генерала Хофера разбудил дежурный офицер:
— Простите, господин генерал, к вам гости.
— Кто? — удивился Хофер.
— Доктор Берк и господин Николадзе.
— Хорошо, сейчас оденусь, — проговорил Хофер, а сам подумал: «Что еще за господин Николадзе?»
Для Хофера встреча с доктором Берком не была приятной. Родственники и в Берлине-то не очень дружили. Они, видимо, никогда бы не встречались, если бы не Диана. После
Навещая дочь, генерал Хофер обычно старался уединяться с Дианой и Клаусом. Бесконечные разглагольствования дипломатов, среди которых не было ни одного военного, претили Хоферу. Он всегда считал, что в конечном счете политику решают не дипломаты, а солдаты. Чувствуя свое превосходство, Хофер старался избегать бесполезных разговоров за столом у доктора Берка. Другое дело беседы с зятем — Клаусом. Этот парень всегда нравился Хоферу, но вот теперь предстоял нелегкий разговор с его отцом.
Доктор Берк уже знал о том, что случилось с Клаусом. Но знал лишь результат, — знал лишь, что Клаус пропал. Но как пропал? Что значит пропал? Погиб в бою — это понятно. Но пропал? По телефону Хофер не мог говорить ему о том, что Клаус пропал вместе с русским командиром.
Доктор Берк, от самого порога растопырив пухлые руки, короткими шажками засеменил к генералу Хоферу.
— Здравствуй, Генрих. Вот ведь как, дорогой Генрих. Как же это? Как же, а? — Берк обнял генерала, положил на его погон лысую голову и всхлипнул.
В другое время генерал Хофер отстранился бы брезгливо, но сейчас, похлопывая Берка по плечу, с искренней грустью проговорил:
— Что поделаешь, Отто. Успокойся, Отто, война.
Александр Николадзе, ставший невольным свидетелем этой семейной сцены, скромно стоял в сторонке и ждал, когда эти сентиментальные немцы утешат друг друга.
Наконец доктор Берк представил Николадзе генералу. Они раскланялись.
— Рад приветствовать князя в его родных местах. Прошу к столу, господа.
— Благодарю, господин генерал, — приложил по-кавказски руку к груди Николадзе. — Мои родные места за Кавказским хребтом. Теперь уже совсем рядом. Буду рад, господин генерал, видеть вас у себя в доме.
— Вы из Тбилиси?
— Можно сказать, да, из Мцхеты. Это древняя столица Грузии, рядом с Тбилиси, прекрасное место. Скоро увидите.
— Вы уверены, что скоро?
— Убежден. Великая германская армия…
— Есть вести из Берлина, Отто? — равнодушно перебил Николадзе генерал. — Как внук?
— Растет. Здоров, — ответил Берк, несколько смущенный бесцеремонностью генерала, и, чтобы как-то сгладить неловкость, пояснил Николадзе: — Мы с генералом Хофером уже деды.
— Да, деды… — вздохнул генерал. Он помолчал и, как бы отгоняя от себя грусть, обратился к доктору Берку: — Надолго к нам?
— Уже сегодня поедем в Нальчик, там состоится митинг освобожденных горских народов.
— Нашли время! Еще далеко не все горские народы освобождены.
— Что вы, господин генерал, именно теперь этому событию придается большое политическое значение. От ставропольского казачества прибудет генерал Шепетильников, от Кабардино-Балкарии — князья Келеметов и Шевкетов, от Черкессии — князь Султан-Гирей, от…
— От Грузии, конечно, вы, господин Николадзе?!
— Будет зачитано обращение генералов Краснова и Шкуро, — оставив без внимания иронию генерала, продолжал Николадзе. — Вы увидите истинное отношение горцев к немецкой армии, господин генерал. Я знаю наверняка, что горцы приготовили вам в дар белого коня. На Кавказе это знак глубочайшего уважения.