Переяславская рада. Том 2
Шрифт:
— Поезжай, пан Гармаш, в Веприк. Слыхал, в каком почете теперь рудни у пана гетмана? То-то! Там, в Корытной, гетманский приятель, какой-то холоп Пивторакожуха. Рудознатец, сказывают, добрый. Ты его на Веприк забери. Грамоту на то дам тебе. А также возьмешь грамоту на пригон посполитых. Получишь от гетманской канцелярии фундуш на закладку новой рудни. И помни: рудня не моя, твоя рудня. Понял?
— Как не понять, — даже обиделся Гармаш, — дело известное!
— Много знаешь. Это худо. Может,
— Тебе, пан генеральный, от того выгоды никакой.
— Сколько взял с Виниуса? — спросил вдруг Выговский.
Гармаш откинулся на спинку стула.
— Господь с тобой!
— А злотые с тобой! — насмешливо проговорил Выговский. — Ну? Я жду!
— Тысячу злотых, — тихо ответил Гармаш. — Это он сам сказал тебе, пан писарь?
— Ты сказал, — засмеялся Выговский. — Хвалю за проворство. Оставь себе все.
Гармаша это не обрадовало. Щедрость эта обозначала, что вскоре придется дать больше.
— С Носачом поладили?
— Да!
— Что-то ты нынче, пан Гармаш, скуп на слова.
— Я не только деньги берегу, — хмуро пошутил Гармаш.
— Погоди, вот московские гости понаедут, будет у тебя новое кумпанство… Теперь одного царя люди. Придется потесниться. Может, и твои собственные рудни отберут.
Гармаш зорко поглядел на Выговского, стараясь отгадать, куда клонит генеральный писарь. Выговский больше не сказал ничего, и, вздыхая, Гармаш со злою решимостью заключил:
— Хорошо, что царь один, а карману лучше, когда врозь.
— Только карману? — спросил Выговский, не отводя пронзительного взгляда от круглого лица Гармаша.
— Я о прочем не знаю, — уклонился тот опасливо.
Выговский ударил кулаком но столу.
— Брешешь! Знаешь. Больше, чем тебе положено знать, знаешь, пан негоциант!
— Не кричи, — взмолился Гармаш, протягивая руки к Выговскому, — могут услыхать! — он кивнул на дверь и замер в ожидании: что еще скажет Выговский?
— Поедешь в Веприк. Наладь все, как сказано тебе раньше. Ни о чем не беспокойся. Я ночью выезжаю в ставку гетмана. Капуста собственной персоной прибыл из Бахчисарая, — как бы припомнив, добавил он вдруг.
— Пора бы Капусту пошинковать, — жалобно посоветовал Гармаш.
— Еще не пора. Хозяин из тебя никудышный. Кто капусту в июне шинкует!
— Тебе лучше знать, — согласился Гармаш.
На том разошлись.
Поутру, когда Выговский еще был в постели, прибежал есаул Цыбенко.
— Пан генеральный, к гетману кличут!
Выговский опустил на ковер жилистые ноги. Лязгнули зубы. Заорал на Цыбенка:
— Сапоги! Штаны! Кунтуш!
Как же это он сам сюда прискакал? По какому делу? Никак не мог натянуть сапоги. Цыбенко стоял у порога, Выговский налитым кровью глазом приметил
— Пошел вон!
Конь мигом пронес его по улице. Когда вошел в канцелярию, там уже были Носач, Иванич и игумен Черниговского кафедрального собора Зосима. Поздоровался с гетманом по чину, как положено, стал у стола, за которым сидел Хмельницкий. Гетман кивнул головой, сказал приветливо:
— Садись, писарь.
Выговский послушно опустился на лавку рядом с Иваничем. Мелькнула мысль: «А где же Капуста?» Скрипнула боковая дверь: щуря глаза на яркий солнечный свет, заливавший канцелярию, вошел Лаврин Капуста. Направился прямо к скамье, где сидели Выговский и Иванич. Пожал им руки и сел рядам с Выгодским. Выговский покосился на Капусту и спросил:
— Как ездилось?
— Хорошо, — коротко ответил Капуста.
Гетман взглянул в их сторону. Выговский прислушался к тому, что говорит игумен.
Отирая потный лоб большим пестрым платком, Зосима жаловался:
— Черниговский полковник Семен Подобайло своевольничает.
— Он теперь, отец игумен, но своевольничает, а воюет шляхту польскую, — заметил недовольно Хмельницкий.
Зосима затряс своей черной длинной бородой, оставил без ответа гетманские слова, для порядка помолчал и возобновил жалобы:
— Повелел оный Подобайло Семен, чтобы все железо из руден нашей святой обители забрать для войска и наперед всякое железо, кое будет сработано на руднях наших, в войско забирать. На имущество дома божьего руку наложил. Где такое видано?
Игумен Зосима с негодованием развел руками, оглядел по очереди сидевших перед ним Выговского, Капусту, Носача, словно ожидал от них поддержки. Не дождавшись, снова обратился к Хмельницкому:
— Тебе, гетман, челом бью. Не о своей корысти забочусь. Для блага обители святой все сие чиню. Уповаю на тебя одного, на защитника веры нашей: смири своеумца, запрети бесчинства его, богопротивные и бессмысленные, за кои в аду гореть ему и ответ перед святым Зосимой, покровителем обители нашей, на том свете держать придется.
Хмельницкий наклонил голову. С трудом перевел дыхание. Приехал вершить важные дела. А тут игумен вороном налетел, вцепился когтями, долбит и долбит словами своими лживыми. Послать бы его туда, где раки зимуют. Да негоже так поступать. Худое слово скажешь — крик пойдет по всем церквам и монастырям. Чего доброго, митрополит отлучит от церкви. Теперь только дай Коссову за что ухватиться… Заговорил как можно ласковее:
— Пан-отец, Подобайло поступал так, ибо мой универсал на то выдан.
Зосима удивленно поднял глаза на гетмана, хотя хорошо знал, чью волю осуществляет полковник Подобайло.