Перламутровая дорога

Меркушев Виктор Владимирович

Ждан отвёл глаза от новообразованных ветвистых трещин, в обнажившейся глине которых то там, то здесь уже взошли диковинные северные цветы, опирающиеся своими венчиками на нежнейшие кудрявые мхи и посмотрел вдаль, туда, где на бледно-голубом горизонте ещё сияла размытая перламутровая полоса.

– Разумеется, есть такие пути, но человек их никогда не выбирает. – Услышав свой голос, Ждан догадался, что с ним снова разговаривает море, ибо не было в сказанном ничего такого, что обычно вкладывают в слова люди – ни желания что-то доказать, в чём-то убедить или дать почувствовать справедливость произносимых фраз.

– Но как же пути святых, подвижников, пути праведников?

– Нет, это не то, о чём ты спрашиваешь. Проблема исключительного выбора существует лишь для невовлечённых. Её нет для выбирающих, и она не столь обособлена, как это может показаться со стороны.

– Тогда может сердце способно служить нам компасом для выбора своего пути?

– Не всегда, выбор пути нельзя доверять сердцу. Выбирай те пути, на которых

можно хорошо рассмотреть то, что находится рядом, а не то, что позади тебя или впереди.

– Это значит, что нельзя жить прошлым или будущим?

– Прошлое принадлежит не только тебе, будущее пока не принадлежит никому, лишь настоящим ты вправе распорядиться, распорядиться настолько, насколько оно тебе это позволит.

Но спрашивал ты о другом. Посмотри туда, где среди каменной пустыни вьётся дорога. И то, о чём ты прежде спросил, людям попросту ни к чему, поскольку они не живут в пустыне.

Последние слова Ждан воспринял совершенно буквально. Возможно, оттого, что так и не смог их понять и усмотреть в них искомый ответ на свой вопрос, а может из-за возникшей вдалеке одинокой фигуры, которая неожиданно отделилась от каменной пустыни и устремилась ему навстречу. «Нет, всюду жизнь, даже в пустыне», – хотел возразить Ждан, глядя на приближающегося человека, только слово «жизнь», против обыкновения, смутило его своей расплывчатостью и неопределённостъю. Достаточно ли просто мыслить для того, чтобы считать себя живущим? Мыслить – как и о чём? Если необходимо мыслить как Декарт, то может быть, большинство из нас, почитающих себя живущими, на самом-то деле и не существуют. Что-то подсказывало Ждану, что жизнь невозможно воспринимать отвлечённо, обособленно, что живое существо неразрывно связано со своим окружением и может существовать только до тех пор, пока не вступит с ним в непримиримый конфликт. Даже если предположить, что любая жизнь состоит из множества жизней-блиц, в каждой из которых приходится осваиваться и приноровляться и в каждой из которых существуют свои условия и свои правила.

Сколько их, этих жизней-блиц уже промелькнуло перед ним, Ждан не знал, но был твёрдо уверен в том, что такое, не имеющее целостности бытие является необходимым условием какого-то общего природного закона, определяющего как судьбы живущих, так и течение времён. Под диктовку этого закона проистекает любая человеческая жизнь, берущая своё начало в одной обособленной вселенной и переходящая затем через иные миры, почти никак не связанные между собой. В одной из этих вселенных, и она самая первая по счёту, вечно сияет под оранжевым солнцем несменяемый день, здесь обратимо время и никто и никогда не умирает. Воздух наполнен летающим тополиным пухом, разноцветными бархатными бабочками и янтарными пчёлами, по земле ползают красивые изумрудные жуки и бегут куда-то ручейки муравьёв. Пространство подвижно, разомкнуто, оно неудержимо принимает в себя всё новые и новые объёмы, разбегаясь зыбкими горизонтами вслед за уплывающими задумчивыми облаками.

– Тик-так, тик-так, – даёт о себе знать уже иной мир, в котором сознание впервые способно ощутить течение времени. Пробудившееся время ещё беззаботно и неторопливо, его непостижимая стихия пока никак не обнаруживает свой нрав. У большинства предметов здесь не существует названий и за всяким событием прячется тайна, поэтому воображение непрестанно занято множеством влекущих «почему», благодаря которым выстраивается память, формируются чувства и обретается особый, внутренний мир, изначально не противостоящий и не спорящий с миром внешним. Смогла ли почувствовать душа произошедшие перемены и новое, открывшееся ей измерение? Скорее всего, нет. Слишком много вокруг света, слишком прозрачны и невесомы тени, прекрасны деревья и цветы и невозмутим мир, до краёв наполненный безмолвным ликованием и повсеместным самоутверждением бытия.

Глаза легко привыкают к свету, и когда однажды вместо оранжевого солнца появятся разноцветные звёзды, взгляд неизменно обратится навстречу их прерывистым лучам, оставляя без внимания целое царство теней и мерцающего полусвета. Теперь, отныне и навсегда, их сияние становится символом надежды для любого из нас, знаком мечты и судьбы, посланием на неведомом языке, заключающем в себе все сокровенные таинства бытия и абсолютные истины, к которым стремится прикоснуться душа. В этой вселенной звёзды расположены очень низко, почти над самой головой. Кажется, что их можно достать руками, в то время как само небо расположено гораздо выше, там тлеют туманности и тускло сочится тяжёлым светом холодный эфир. Внизу, где ещё совсем недавно лежала цветущая земля, теперь простирается неровный зелёный ковер, на котором пушистыми островами колышутся изумрудные леса, благородным глянцем серебрятся кусты и тянется вверх со дна водоёмов зелёная мишура водорослей. Счастливая зелёная страна, только смущает бессчётное количество зовущих дорог, перед которыми сложно не растеряться. Все они начинаются в зелени трав и листвы, переливаются розовыми и жёлтыми камешками, горящими как украшения, белеют знойной глиной и стремятся быстрыми змейками к дымчатому горизонту. Там, из его лиловой дымки вырастают волшебные картинки будущего, лёгкие, как перистые облака, умиротворяющие, как морской штиль, загадочные, словно крылья бабочки.

Нет ничего прекраснее этой зелёной земли и нет ничего приветливее её, даже если она привечает

не только тебя. И верно: если раньше ты не замечал вокруг себя никого, кто бы не составлял с тобой единого целого, то теперь ты с удивлением обнаруживаешь, что рядом с тобой множество других людей, отличных от тебя, ничем на тебя не похожих, и их никак не меньше, чем тропинок и дорог, которые окружили тебя со всех сторон. Пока ещё ничто не ограничивает твой выбор и не существует ничего такого, чего бы ты был не в состоянии преодолеть, лишь всё ускоряющееся время неудержимо полнится своим приращением, и оно оказывается окрашенным как-то иначе, чем весь остальной окружающий тебя мир. Ты чувствуешь, что время отсчитывает секунды быстрее, нежели успевает биться твоё сердце, и эта разница чутко отзывается в душе волнующим трепетом ожидания. Ожиданием праздника, предвосхищением карнавала. Словно бы тебе было заранее известно, что вскоре всё заговорит на языке любви: и земля, и огонь, и вода, и небо. И тени окажутся пропитаны светом, и струящийся отовсюду свет будет звенеть бесшабашной радостью и весельем. Даже само счастье сведёт воедино все перекрёстки дорог, дабы ты не смог разминуться с ним и исполнит только для тебя чудесную фугу на своём волшебном клавесине. И чёрное будет белым, и ты сможешь увидеть лучистую улыбку удачи, услышать завораживающий голос мечты, а тёмные лики бытия где-то забудут свои уродливые маски. Сколько ещё раз душа, пытаясь обмануть время, будет возвращаться в этот удивительный мир, пытаясь найти всё это снова, вновь прикоснуться к мечте и услышать музыку счастья. Так рождается ностальгия по прошлому и обособление твоего внутреннего мира от внешнего, в котором тёмные лики бытия вновь наденут свои будничные маски, а цвета и формы снова наполнятся своим привычным содержанием. Но как же отучить слух от волнующих нот волшебного клавесина – душа противится такой утрате, и мы ещё долго и настороженно вслушиваемся в гнетущую немоту, пытаясь если не услышать чудесную музыку счастья, то хотя бы обнаружить где-нибудь его стремительные шаги. Эту музыку невозможно забыть, её волнующие аккорды порой мы узнаём в шуме ветров, прибое моря, шелесте листвы, но чем ярче и проникновеннее звучали её ноты, тем сложнее привыкает душа ко всему, что присуще иным мирам и другим временам. Но пока стремится к невозможному душа и напряжён наш слух, внешний мир ещё способен радовать и удивлять, способен находить для нас на теряющей краски земле зовущие дороги и открывать поверх снегов и пустынь манящие горизонты. Только так будет не всегда.

Звёзды поднимутся над головой настолько, что станут почти неразличимы, а небо, напротив, опустится вниз, коснувшись своей леденящей лазурью омертвелых кустов и серой иссохшей травы. Туманности и межзвёздная пыль, словно перламутровый пепел, запутается в волосах, а сонная тяжесть мироздания прижмёт к бесприютной земле, обрывая мысли и дробя истончившуюся память. Щёки, лоб и ладони покроют анаграммы вечности, а глаза утратят живой и вдохновенный блеск. Чужим и неуютным покажется мир, где уже никто не откликается на имена твоих друзей и любимых. И яркие зелёные острова, тени которых ещё отражают помутнелые осколки памяти, и родники души, питающие воображение и пробуждающие мысль, и струны чувств, до сих пор сохранившие эхо отзвеневшей мелодии волшебного клавесина – всё это заносится рваными клочьями растраченного времени, хламом несбывшихся надежд, мерзостью запустения. Разве что взгляд больше не страшит угрюмая бездна небытия, которая обрела голос и разговаривает с тобой на мёртвом языке природы. О непреклонности истин и о смыслах иллюзий, о превратностях цели и о тайнах предназначений. Но никому не дано тебя понять и нет даже внимающих тебе, ибо никто не разумеет мёртвые языки. Так неужели напрасен труд человеческой жизни и никуда не ведёт её многосложный путь, полный исканий, созидания и открытий! Знать об этом, верно, может только каменный Будда, не ведающий времени и находящийся сразу во всех мирах одновременно. Наверное, оттого у него такая загадочная улыбка посвящённого. Облака, нависшие над морем, на мгновение приняли его очертания, разве что улыбки просветления на лице внезапно явленного Будды Ждан так и не увидел в прихотливых формах облаков, зато хорошо разглядел лицо человека, идущего ему навстречу.

Глава 13

На Ждана никто и никогда так не смотрел – насмешливо, пристально, с чувством безусловного интеллектуального превосходства. Подошедший, пожалуй, был ровесником Ждана, однако держался гораздо увереннее его, и в незнакомце ясно читалась завидная независимость и какая-то лёгкая, игривая свобода. Ждан даже не сразу заметил, что одет молодой человек был в такую же лагерную униформу, как и все остальные обитатели дороги. Трудно было поверить, что он мог оказаться невольным попутчиком Ждана при движении в согласной стае – полулюдей-полурыб, хотя так же сложно было предположить, что дорога делает для кого-то исключения или имеет особые, мало к кому применимые законы.

Молодой человек, по-видимому, догадался о противоречивом впечатлении, произведённом им на Ждана и так его озадачившем.

– «Чистая» форма, по Канту, как правило, не несёт в себе никакого содержания, оттого-то и приходится избирать для себя форму куда как менее совершенную. – Человек снова испытующе посмотрел на Ждана и, очевидно, убедившись, что его слова не вызвали недоумения, продолжил: «Самое важное обычно недостижимо для зрения. А самое правдивое – таковым не кажется или же недоступно для понимания».