Пернатый змей
Шрифт:
— Нет, не опирайся на меня, Конча. Стой прямо.
Конча выпрямляется, на лице злорадная ухмылочка. Потом спрашивает:
— У тебя есть вши на голове, нинья?
Спрашивает с особым легким высокомерием, свойственным индейцам.
— Нет, — отвечает Кэт с неожиданным возмущением. — А теперь иди! Иди! И не подходи ко мне близко.
Незаметно исчезает, униженная. Надо их воспитывать.
У Кэт гости из Гвадалахары — столько волнений. Но когда Кэт с гостями пьют чай на веранде, на другом конце патио, на самом виду, Хуана, Конча, Мария и Фелипа, родственница лет шестнадцати, усаживаются на корточках и, распустив прекрасные черные волосы,
Кэт спускается с веранды.
— Если вам так нужно искать у себя вшей, — дрожащим голосом, дрожащим от ярости, говорит она Хуане, — идите к себе, где никто вас не увидит, и ищите на здоровье.
Мгновение Хуана смотрит в глаза Кэт своими черными первобытными, злобно усмехающимися глазами. Потом все четверо встают, смиренные и приниженные, и с волосами, струящимися по спине, идут, покачивая бедрами, к себе, с глаз долой.
Но Хуана все же довольна, что смогла заставить глаза Кэт вспыхнуть гневом. Это доставило ей удовольствие. Она ощущает в себе определенную, пусть и небольшую, силу. Правда, она немного испугалась вызванного ею гнева. Но это ей и нужно. Что это за нинья, которую не побаиваешься. Ей хочется доказать, что не такое уж она ничтожество, раз способна вызвать гнев, заставляющий ее холодеть от унизительного страха.
Ах, эти черные расы! Кэт хватало проблеска загадочности в своих, в ирландцах. Черные расы — это пройденная ступень развития человечества. Они остались позади, в пропасти, из которой так и не смогли выбраться. И на высоты, достигнутые белым человеком, им никогда не подняться. Они могут только следовать за ним в качестве слуг.
Пока белый человек не останавливается в своем гордом шествии вперед, черные расы будут признавать его первенство и служить ему, волей-неволей. Но стоит белому человеку хоть однажды усомниться в своем лидерстве, и черные расы мгновенно накинутся на него, норовя утянуть обратно в прошлое. В пропасть.
Что и происходит. Ибо белый человек, как бы ни возносился, полон сомнений относительно своего превосходства.
Значит, на полной скорости вперед, к d'eb'acle [83] .
Стоило Кэт яростно возненавидеть этих вшивых, примитивных людей, как они опять стали другими и теперь прислуживали ей спустя рукава, что не могло не задеть ее. Хуане стало решительно на все наплевать. Но как раз эту последнюю ниточку отношений, связывавшую ее с Кэт и высшим миром дневного света и свежего воздуха, она не хотела рвать. Нет. Нет, она не хотела окончательно бросить свою нинью. Нет, нет, единственное, чего она хочет, очень хочет, это служить своей нинье.
83
Крах (фр.).
В то же время она таила в себе глубокую ненависть к богатым людям, белым людям, высшим людям. Может, белый человек в конце концов не оправдал своего лидерства. Кто знает! Но тут нужна смелая душа, способная вести за собой, и, может, на это оказался неспособен белый человек. Оттого черный и ополчается на него.
Хуана приходила к Кэт и рассказывала истории из прошлого. И мрачный насмешливый блеск появлялся в ее черных глазах, а морщинистое медное лицо становилось похоже на маску рептилии, когда она продолжала:
— Usted sabe, Ni~na, los gringos, los gringitos llevan todo —
Гринго — это американцы. Саму Кэт Хуана относила к грингитос: белым иностранцам. Так снова, с осторожным вызовом, стараясь уязвить Кэт.
— Возможно, — холодно отвечала Кэт. — Но скажи мне, что я отняла у Мексики?
— Нет, нинья, нет! — Тусклая бронза лица Хуаны скрывает легкую удовлетворенную улыбку. Ей удалось пронять другую женщину, задеть ее за живое. — Я не говорю о тебе, нинья! — Но слишком горячо она протестует.
Они почти жаждут прогнать ее: оскорбить, принизить, чтобы ей захотелось бежать из их страны. Не могут совладать с этим желанием. Как ирландцы, они готовы себе навредить, лишь бы другому досадить.
Отсталые расы!
И в то же время сколько подлинного пафоса. Четырнадцатилетним мальчишкой Эсекьель два месяца работал на одного человека, помогал строить дом, а в качестве платы ему обещали дать серапе. Через два месяца тот человек отделался от него, и он не получил обещанное серапе: ни тогда, ни потом. Горькое разочарование.
Но ведь Кэт тут ни при чем. А Хуана, похоже, чуть ли не обвиняет в этом ее.
Людей, которым не хватает энергичности, чтобы развиваться, неизбежно будут эксплуатировать. Вот они и подвергались жестокой эксплуатации — на протяжении столетий. И душа их ожесточилась, пропиталась злобой.
«Но, — сказала себе Кэт, — у меня нет желания их эксплуатировать. Ни малейшего. Наоборот, я готова дать им больше, чем получаю от них. Это нечестно — делать злобные оскорбительные намеки. Я никогда их не оскорбляю. Так стараюсь ничем не обидеть. А они в ответ намеренно норовят уколоть меня побольней и довольны, когда я страдаю».
Впрочем, родные ирландцы ничем не лучше, она знала это по собственному опыту, знала, как поступать в таких случаях. У нее хватало духу прогнать прочь Хуану и девчонок и не разговаривать с ними. Как только она их прогоняла, их озлобленность пропадала, и они вспоминали, что хотела от них Кэт. Если она была с ними приветливой, они об этом забывали. Забывали подмести в патио, забывали следить за собой. Лишь когда она отталкивала их от себя, память тут же возвращалась к ним.
Парнишка, Эсекьель, вел себя благородней, чем женщины. Никогда не нападал исподтишка.
Когда же в доме было чисто и спокойно и атмосфера как будто разряжалась, она воскресала душой и вновь начинала любить эту семью. Их беззаботное порхание туда и сюда, что твои птицы: деловитое «шлеп-шлеп-шлеп» тортилий, бодрый хруст помидоров и чили в metate [84] — Хуана готовит соус. Грохот ведра, падающего в колодец. Это Хесус пришел полить сад.
Игра, развлечение! Все, что они делали, должно было быть забавой, иначе они не могли. Не могли абстрагироваться, относиться к любому делу как рутинному занятию. Никогда. Все должно быть забавой, маленьким приключением, делаться с настроением. Сущий хаос, но, в конце концов, хаос жизни, а не мертвящее, тоскливое однообразие. Кэт вспомнила своих английских слуг в английских кухнях: не люди, а автоматы. Здесь — другая крайность.
84
Ступка (исп.).