Перси Джексон и последний олимпиец

Риордан Рик

– Эй, девочка.
– Я пытался показаться оптимистичным.
– Я знаю, ты устала, но у меня есть ещё одна огромная просьба к тебе.

Я наклонился к ней и прошептал ей на ухо.

После этого Миссис О'Лири отправилсь в сумеречное путешествие, а я вернулся к Аннабет в вестибюль. По дороге к лифту мы увидели Гроувера, стоящего на коленях над раненым толстым сатиром.

– Леней!
– сказал я.

На старого сатира было страшно смотреть. Его губы били синими. В животе было сломанное копьё, и его пушистые козлиные

ноги были искривлены под неестественным углом.

Он пытался сосредоточиться на нас, но не думаю, что видел нас.

– Гровер?
– пробормотал он.

– Я здесь, Леней.
– Гровер моргал, пытаясь сдержать слезы, несмотря на все ужасные вещи, которые Леней говорил о нём.

– Мы... Мы победили?

– Гм... да, - солгал Гровер.
– Благодаря вам, Леней. Мы прогнали врага.

– Говорил же вам, - бормотал старый сатир.
– Истинный лидер. Истинный...

Он закрыл свои глаза в последний раз.

Гроувер сглотнул. Он положил свою руку на лоб Ленея и проговорил древние благословления. Тело старого сатира таяло, пока всё, что от него осталось, стало крохотным деревцем и горсткой свежего грунта.

– Лавр, - трепетно произнёс Гровер.
– Ох, счастливый старый козёл.

Он взял деревце в руки.

– Я... Я должен посадить его. На Олимпе, в садах.

– Мы как раз туда собирались, - сказал я.
– Пойдем.

Легкая музыка играла, когда лифт поднимался. Я думал о первом разе, когда я посетил гору Олимп, еще когда мне было двенадцать лет. Аннабет и Гровера не было со мной тогда. Я был рад, что они были со мной сейчас. У меня было ощущение, что это может быть нашим последним совместным приключением.

– Перси, - сказала тихо Аннабет.
– Ты был прав на счет Луки.

Это был первый раз, когда она говорила после смерти Силены Богард. Она все не сводила глаз с отметки этажей, поскольку они мигали волшебными номерами: 400, 450, 500.

Гровер и я переглянулись.

– Анабет,- сказал я. Я сожалею...

– Ты пытался сказать мне, - её голос дрожал, - Лука плохой. Я не верила тебе пока... пока я не услышала о том,как он использовал Силену. Теперь я поняла. Я надеюсь ты счастлив.

– Это не делает меня счастливым.

Она прислонила голову к стене лифта, чтобы не смотреть на меня.

Гровер баюкал свое лавровое деревце в руках.

– Что ж... конечно хорошо, быть снова вместе. Рассуждая. Почти погибнув. Страшно боясь. Ах, смотрите. Это наш этаж.

Двери звякнули, и мы ступили на воздушную дорогу.

Угнетение – не то слово, которое описывает Гору Олимп, но оно было более подходящим сейчас. Никакие огни не освещали жаровни. Окна были темными. Улицы были оставлены, и двери были забаррикадированы. Единственное движение было в парках, которые были устроены как полевые больницы. Вилл Солас и другие из детей Аполлона суетились вокруг, заботясь о раненых. Наяды и дриады пытались помочь, используя

волшебные песни природы, чтобы излечить ожоги и отравления.

Когда Гровер посадил лавровое деревце, Аннабет и я пошли вокруг в попытке развеселить раненых. Я прошел сатира со сломанной ногой, полубога, который был перевязан с головы до ног, и тело, покрытое золотым похоронным саваном домика Аполлона. Я не знаю, кто был под ним. Я не хочу это выяснять.

Мое сердце будто налилось свинцом, но мы попытались найти положительные темы для разговора.

– Ты поправишься и будешь бить титанов в кратчайшие сроки!
– сказал я одному из лагерных ребят.

– Ты великолепно выглядишь, - сказала другому лагерцу Аннабет.

– Линеус превратился в куст!
– сообщил Гровер стонущему сатиру.

Я нашел сына Диониса Поллукса, прислонившегося к дереву. Он сломал руку, но в остальном он был в порядке.

– Я всё еще могу сражаться другой рукой,- сказал он, стиснув зубы.

– Нет,-сказал я.
– Ты сделал достаточно. Я хочу, чтобы ты остался здесь и помог раненым.

– Но...

– Обещай мне, что останешься в безопасности, - сказал я.
– Хорошо? Личный интерес.

Он неуверенно нахмурился. Не было похоже, чтобы мы были хорошими друзьями, или что-нибудь в этом роде, но я не буду рассказывать ему, что это просьба его отца. Это бы просто смутило его. Наконец, он обещал, и когда он снова сел, я мог бы сказать, что ему, в каком-то роде, стало легче.

Аннабет, Гровер, и я пошли в сторону дворца. Вот куда направляется Кронос. Как только он поднимется на лифте - я не сомневаюсь, что он это сделает, так или иначе, - он уничтожит тронный зал, центр власти богов.

Бронзовые двери, скрипя, открылись. Наши шаги отзывались эхом на мраморном полу. Созвездия на потолке большого зала мерцали холодом. Очаг светился тускло-красным. Гестия, выглядевшая как маленькая девочка в коричневой одежде, склонялась к нему, дрожа. Офиотавр плавал печально в своей водной сфере. Он издал нерешительное мычание, когда увидел меня.

В свете костра, троны отбрасывали зловещие тени, как цепкие руки.

У подножия трона Зевса, глядя на звезды, стояла Рэйчел Элизабет Дэр. Она держала греческую керамическую вазу.

– Рэйчел?
– сказал я.
– Гм, что ты делаешь с этим?

Она сосредоточила внимание на мне, как будто очнувшись от сна.

– Я нашла его. Это сосуд Пандоры, не так ли?

Ее глаза были ярче, чем обычно, и у меня было плохое воспоминание о заплесневелых бутербродов и подгоревшем печенье.

– Пожалуйста, положи вазу, - сказал я.

– Я вижу, Надежда внутри нее.

Рейчел провела рукой по керамической конструкции.

– Такая хрупкая.

– Рейчел.

Мой голос, казалось, вернул её к реальности. Она протянула мне вазу, и я взял его. Чувствовалось, что глина была холодная, как лед.