Персидские юмористические и сатирические рассказы

Саэди Голамхосейн

На конечной остановке я выхожу, чтобы пересесть на другой автобус, и в суете теряю Покорительницу. Занимаю очередь… Как-то, увидев её на этой же остановке, я слегка поклонился и пригласил встать рядом. Но она опустила голову и направилась в конец очереди. С того дня я больше её здесь не видел. Но это неважно, у меня есть ещё одна Покорительница, которую я назвал Покорительницей остановки.

Мы познакомились, когда одна из её приятельниц стояла в очереди передо мной. Она подошла, улыбнулась, поздоровалась с подругой и встала рядом. Покорительница остановки

принадлежит к тем женщинам, которые, болтая, очаровательно поводят головой. Переминаясь с ноги на ногу, я жду её прихода, чтобы встать за ней. Я отхожу немного в сторону, и тогда мне хорошо виден её профиль, глаз с чёрными длинными ресницами и нежная щека (у неё очень красивый овал лица). На ней чёрное платье с белым в чёрную полоску воротничком и белые туфли. Иногда она поворачивается и смотрит на меня. По-видимому, я слишком пристально рассматриваю её.

В автобусе я сажусь по другую сторону от неё и на одно кресло дальше, отсюда мне удобно любоваться её очаровательным профилем. На полпути я выхожу, а она едет дальше. Эти милейшие Покорительницы помогают мне стойко переносить длинные очереди, давку в автобусе, терпеть угрюмого начальника, один вид которого вызывает у меня отвращение.

* * *

Наконец я появляюсь на службе. Здороваюсь с сослуживцами. Затем господин Мохаммади говорит:

— Сегодня с автобусом было хуже, чем всегда.

— А я опять поругался с таксистом,— жалуется господин Мохаммадиян.

— Да, с транспортом ужасно,— поддакивает господин Мохаммадзаде.

Затем каждый предлагает свои меры по решению этой проблемы:

— Необходимо ввести одностороннее движение.

— Нет, дорогой, это не выход. Нужно снизить плату за такси до одного тумана и разрешать сажать по пять человек!

— Они и без разрешения сажают.

— А лучше всего пустить одноэтажные автобусы-экспрессы. В этих двухэтажных можно задохнуться и оглохнуть.

— Наоборот, для такого многонаселённого города нужны именно двухэтажные.

— Просто люди должны выходить из дома пораньше.

— Тоже мне придумал!

— Это ничего не изменит.

— Да, положение тупиковое!

Если входит начальник, в комнате воцаряется тишина. Он раскланивается со всеми, что-то спрашивает и выходит. Это его обычная хитрость — каждый час по какому-нибудь поводу заглядывать к нам, чтобы сотрудники не бездельничали.

Раз в неделю для проверки приходит заместитель министра. Мы встаём, приветствуя его, а он, как артист, который вышел на аплодисменты, слегка разводит руки, склоняет голову и с напускной скромностью произносит: «Садитесь, пожалуйста! Садитесь! Садитесь, прошу вас!»

Потом подходит к каждому по очереди, кладёт руку на плечо, не давая подняться с места, и спрашивает:

— Чем занимаетесь?

В ответ мы произносим короткие, ничего не значащие фразы. Много раз мне в голову приходила мысль: вместо слов «изучаю такое-то дело» сказать: «Пишу вашей жене любовное письмо». Ведь все равно он переходит к следующему сотруднику, не дожидаясь ответа.

Раз

в месяц появляется и сам министр. Он обычно останавливается в дверях и слушает объяснения начальника, величественно покачивая головой. Пока он находится в комнате, будь то пять минут или час, все обязаны стоять. Сам он тоже стоит. Не знаю, кто придумал этот дурацкий обычай, но сотрудники неукоснительно исполняют его как священный обряд. Как только начальник, министр или его заместитель выходят, все облегчённо вздыхают и разговоры возобновляются.

— В этих журналах нечего читать! — говорит господин Мохаммади.

— У издателей одна забота — побольше выкачать из нас денег! — вторит ему господин Мохаммадиян.

— А фотографии там неплохие,— заступается господин Мохаммад-заде.

— Были бы у меня деньги, я издавал бы бесподобный журнал,— восклицает господин Мохаммадпур.

— В таком случае его первый номер стал бы и последним,— говорю я.

— А были бы у меня деньги, я издавал бы журнал на хорошей бумаге, с чётким шрифтом, со множеством фотографий,

в яркой обложке,— говорит господин Мохаммадиян.

— Вы думаете, ваш журнал имел бы успех? — спрашивает господин Мохаммади.

— А почему бы нет? Я бы печатал то, что хочет читатель. Чего, например, желает молодёжь? Секса? Прекрасно — две страницы о сексе! Чего хотят девушки? Кино? Хорошо — четыре страницы фотографий кинозвёзд и статья о каком-нибудь фильме! Что интересует женщин? Моды? Шесть страниц, посвящённых моде, с цветными фотографиями! А тираж сто, двести тысяч! — вдохновенно произносит господин Мохаммадиян.

— Можете не трудиться! Таких журналов и сейчас достаточно, и средств у них больше, и возможностей, да и запросы читателей они лучше знают! — говорит господин Мохаммади.

— Но печать и обложка…— не сдаётся господин Мохаммадиян.

— Бросьте! Какое значение имеет печать и обложка? — возражает господин Мохаммади.

— Все это старо. Придумать бы что-нибудь новое,— говорит господин Мохаммадиян.

— Что вы имеете в виду?— спрашивает господин Мохаммади.

— И так ясно — как делать деньги,— отвечает господин Мохаммадиян.

— Что же вы в нашем учреждении ни денег, ни карьеры не сделали? — покачивая головой, спрашивает господин Мохаммади.

— Сделал бы, если бы мог. Упустить такую возможность было бы величайшей глупостью.

Я не совсем понимаю смысл их разговора. Я только знаю, что мне не нравится господин Мохаммадиян.

Наступает небольшая пауза, затем кто-то спрашивает:

— После обеда собираетесь идти?..

— Надо! — вздыхая, отвечает господин Мохаммад-заде.

— Куда? — спрашиваю я.

— На торжественное заседание,— отвечает господин Мохаммадпур.

— У меня лично нет желания! — решительно заявляет господин Мохаммади.

— Мне тоже не хочется, но надо! — отвечает господин Мохаммад-заде.

— Зачем? Идти и слушать скучные, никому не нужные речи, зачем? Господин начальник хочет выслужиться, а мы здесь при чем? — возмущается господин Мохаммади.