Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Долгоруков немедленно отправил в Баку полковника фон Лукея и майора артиллерии Гарбера — им надлежало ехать к А.И. Румянцеву, назначенному российским «комиссаром» при разграничении российских и турецких владений по договору 1724 года. 24 августа князь по вступлении в Дербент доложил, что отныне «сухопутный путь безопасен», а хлеб на рынке дешев — по 80 копеек за четверть. Лукея он назначил комендантом вместо Андрея Юнгера, который «обеднял» и давно просил «перемены». Командующий вручил прибывшему царю Вахтангу присланный из столицы орден Святого Андрея Первозванного и передал письмо, в коем императрица заверяла его в своей «неотменной протекции» и обещала «всегда вашу светлость и высокую вашу фамилию в особливой нашей милости и защищении содержать», после чего отправил Вахтанга морем в Гилян{416}. Затем он встретился с приехавшим из Шемахи А.И. Румянцевым и его турецким коллегой, послал с ними «линею делать» 400 драгун и 500 казаков и сообщил в Петербург, что работы по разграничению успешно начались и турки к миру «зело склонны»{417}.
Императрица не слишком интересовалась политикой на юге — ее больше волновало, цела ли еще
Это подкрепление генерал все же считал недостаточным и желал бы «прибавить» в Дербент еще два полка пехоты, но, понимая, что вряд ли министры на это сейчас пойдут, не настаивал. В Петербурге же считали нужным посылать на юг «нерегулярных», содержание которых обходилось дешевле. В 1726 году на Кавказ были снова отправлены украинские казаки; императрица простила содержавшихся под арестом за грабежи донских старшин Ивана Краснощекова и Данилу Ефремова — и послала их обратно в Дагестан вместе с 3500 казаками{419}.
В распоряжении командующего в 1727 году находилось семь драгунских полков (Московский, Новгородский, Архангелогородский, Ростовский, Астраханский, Рязанский и Казанский [15] ) во главе с полковниками Андреем Лицкиным, Иваном Чернцовым, Алексеем Таракановым, Тимофеем Чириковым, Иваном Сомовым, Леонтием Соймоновым и Иоганном Пицем. Долгоруков заметил плохое состояние кавалерии: при отсутствии хорошей травы, «кроме осоки», лошадей приходилось кормить соломой и даже дорогим пшеном, так что содержание одной лошади обходилось в 40 рублей, а стоили они здесь вдвое дороже, чем в Дагестане. Но в отличие от пехоты драгунские полки иногда выводились в Россию на «винтер-квартиры» (под Симбирск, Пензу, Казань, Самару или на Царицынскую линию) или заменялись другими {420} . (Так, в 1733 году с Царицынской линии в Дагестан были отправлены Нижегородский, Псковский и Казанский драгунские полки; два последних уже воевали на Кавказе, но были оттуда выведены {421} .) Кроме того, имелись конные «шквадроны» армян и грузин (о них речь пойдет в следующей главе), а в 1730 году к драгунам добавился сербский гусарский полк в 459 сабель во главе с майором Иваном Албанезом, присланный по указу императрицы Анны Иоанновны в числе пополнения из 5259 человек {422} . (Майор Албанез умер в Низовой в конце 1731 года {423} .)
15
В 1723-1726 годах в составе корпуса имелось то восемь, то девять драгунских полков (см.: РГДА. Ф. 9. Отд. II. № 63. Л. 401; № 78. Л. 706; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1/47. № 18. Л. 209; Сборник РИО. Т. 63. С. 88); к осени 1726-го их осталось семь (см.: РГДА. Ф. 9. Отд. II. № 77. Л. 1144 об.), но к маю 1727-го и в 1728 году снова стало восемь (см.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1727. № 8. Л. 40; Сборник РИО. Т. 94. С. 565). Поданная в Сенат ведомость Военной коллегии от 17 мая 1736 года утверждает, что с 1727 по 1732 год в составе корпуса находилось семь драгунских полков, но при перечислении частей и времени их вывода называет только шесть: Архангелогородский, Ростовский, Новгородский, Московский, Астраханский и Рязанский, а также посланные туда в 1733 году Нижегородский, Псковский и Казанский полки (см.: РГДА. Ф. 248. Оп. 8. № 440. Л. 100-100 об). Однако Казанский полк упоминается в документах корпуса 1727 года. Периодически в состав корпуса включался и Астраханский губернский драгунский полк.
Прибывшие в 1722 году с покойным императором пехотные батальоны были к середине 1725-го сведены в девять полков, получивших имена новых российских владений: Астрабадский, Бакинский, Дагестанский, Дербентский, Зинзилинский, Гирканский, Мизандронский, Рященский и Ширванский [16] ; к концу года к ним добавился Кескерский полк {424} . Позднее были образованы Куринский и Тенгинский полки; точное время их формирования неизвестно, однако скорее всего эти названия получили доставленные в Баку и крепость Святого Креста летом 1728 года два гарнизонных полка из Казани и Воронежа, которых Верховный тайный совет повелел считать отдельными полками {425} . [17]
16
Перечислены в ведомости от 1 июня 1725 года (см.: РГВИА. Ф. 20. Оп. 1/47. № 18. Л. 264 об.). К концу 1728 года в составе корпуса опять находилось восемь драгунских (включая Астраханский губернский) и десять пехотных полков (см.: Сборник РИО. Т. 94. С. 565).
17
А.Л. Гизетти полагал, что они были выделены из состава прибывших в 1726 году пяти полков (см.: Гизетти А.Л. Хроника кавказских войск. Тифлис, 1896. С. 2). Но
Вновь сформированные в Москве и прибывшие на место в 1726 году пехотные полки вначале получили названия по фамилиям командиров: 1-й — фон Девица, 2-й — Вединга, 3-й — Дубасова, 4-й — Маслова, 5-й — «фон-Лукеев». В составе Низового корпуса (при императрице Анне Иоанновне он стал именоваться «Персидским») они долго сохраняли свои названия, «для того, понеже де оные полки с прочими полками по указу мешать не велено; оные ж де имеются на подушном окладе, а прочие из Гилянских доходов на жалованьи». Однако в 1731 году они были переименованы, поскольку, как объяснил свое решение В.В. Долгоруков в рапорте в Военную коллегию, «во всех де полках уже прежние полковники неоднократно переменилися и помянутые полки именами новых полковников называются, а иные де полки умерших полковников именами именуются, и впредь полковники переменяться будут, и что новый полковник прибудет, то полку новое имя переменится, и от чего де полкам звании основательны быть не могут и происходят конфузии и о взысканиях в прежних делах чинятся помешательства, чего ради для лучшего исправления помянутые полки наименовал он, генерал и кавалер, не переменными званиями, а именно: фон-Феникбиров полк первый — Ранокуцкой, Ступишин второй — Ленкоранской, Дубасов третий — Кергеруцкой, Маслов (а ныне Барыков) четвертый — Астаринской, фон-Лукеев пятой — Аджаруцкой»{426}.
Так появились 17 пехотных полков Низового корпуса, которые оставались на юге до конца существования там российской администрации. Численность корпуса постоянно колебалась, что отражалось в ведомостях и рапортах, представленных его командованием в Кабинет и в Военную коллегию{427}. Данные некоторых из них приведены в таблице:
Можно отметить, что после первых успехов и заключения договоров количество солдат и офицеров начало снижаться, затем опять стало расти — иначе поддерживать контроль над коммуникациями и обеспечивать относительную лояльность местных ханов и прочих владельцев было бы невозможно. В сентябре 1731 года большая часть пехоты располагалась в Гиляне (семь полков: Рящинский, Астрабадский, Мизандронский, Гирканский, Зинзилинский, Кескерский и Ранокуцкий) и Астаринской провинции (четыре полка: Ленкоранский, Кергеруцкий, Астаринский и Куринский); два полка составляли гарнизон Баку (Ширванский и Бакинский), два — Дербента (Дербентский и Дагестанский). Все семь драгунских полков и Тенгинский пехотный полк находились в крепости Святого Креста.
Однако командующего больше беспокоило не количество, а качество войск корпуса. Командиров частей, стоявших на Сулаке и в Дербенте, Долгоруков считал «безнадежными» и сожалел об отсутствии «достойных полковников». Он понимал, что служивые отнюдь не рвутся в далекие южные края и командование присылает в Низовой корпус далеко не лучшие кадры.
После знакомства с состоянием войск князь объяснял императрице и Военной коллегии, что в «новозавоеванных провинциях» царит «безмерная дороговизна», генералы и офицеры «без прибавки жалования пропитать себя не могут» и от невыносимых условий уже один майор и три капитана «с ума сбрели»{428}. Один из этих несчастных, капитан Яков Похвиснев, «на многих со шпагою бросался и поколол подполковника Колюбакина, а потом, сидя в Астрахани под арестом, изрезал ножом обретающегося при нем на карауле салдата Щоголева» и произнес — на свою удачу — «непристойные слова» по политической части, после чего был отправлен в Военную коллегию и в 1730 году официально признан невменяемым{429}.
Ехать в Низовой корпус хотели не все. Направленный было в конце 1728 года на смену умершим начальникам в Иран генерал-майор Густав Оттон Дуглас, несмотря на все его «сердечное возбуждение и охоту к службе», покорнейше просил его «от оного похода освободить» (несмотря на то, что участие в походе принесло бы ему повышение в чине), поскольку никогда не командовал пехотой: «…яко старший генерал-маеор при всей армии, а именно при кавалерии вашего императорскаго величества обретаюсь. Сверх же того я, нижайший, за всегдашним моим слабым здравием, в состоянии не обретаюсь такой дальний путь туда производить и фамилию свою, которая, по благодати Божией, приумножилась, с собою взять, а здесь потому ж оставить не можно, ибо никаких деревень не имею и о конечном моем и фамилии моей разорении весьма опасатися принужден».
Долгоруков не возражал. Знакомый с местными «конъектурами» бывший начальник Низового корпуса понимал, что «командующие в персидских местах народ персидский, который весьма непостоянный и шаткий, не одним воинским искусством и силою оружия в подданстве и в покорности содержать могут, но больше особливыми искусными с ними поступками и обхождением, и для того очень нужно таких знающих выбирать, на которых бы можно безопасно в том положиться и который бы в потребном случае, ежели в Гиляни генерал-лейтенант Левашов умрет (что в таких опасных местах легко случиться может), мог, по близости от Гиляни место его, до прибытия другого командира, заступить». На такую должность требовалось «способную особу выбрать, на которую б можно верно положиться». Выходец же из шведской службы, взятый в плен в Полтавской битве, в глазах князя «искусным обхождением» не обладал; посредственного служаку не стоило направлять туда, где «в главном правлении наивящшая сила зависит»; тем более что «помянутый генерал-маеор при всей армии старше и в Персию инако, как генерал-лейтенантом, отправить его невозможно, а в Персии два генерал-лейтенанта и в добавку третей не требуется»{430}. Командировка Дугласа была отложена, но вступившая вскоре на престол Анна Иоанновна в 1731 году отправила-таки его, уже получившего к тому времени генерал-лейтенантский чин и небольшое имение, в Иран, несмотря на слезные просьбы его супруги{431}.