Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
По завершении своей миссии без боя и потерь войска вернулись прежней дорогой к Таркам и далее в крепость Святого Креста. 30 июня императрица Екатерина I на банкете в честь нового любимца, «имянинника камергера своего графа Петра Сапеги», получила реляцию, в которой Матюшкин извещал ее о покорении «первого бунтовщика» шамхала: «Ныне силным ея императорскаго величества оружием принужден своею волею в руки отдатся; також и другой великой противник князь Усмей присылал просить прощения в своих противностях, то уже от ныне по милости Божией имеет быть в тамошнем краю покой и свободность, как в житье, так и в проездах»{386}.
За усмирение «бунта» генерал-лейтенанту Матюшкину и генерал-майору Кропотову был пожалован только что учрежденный орден Александра Невского. Возможно, командующий действительно верил, что обеспечил мир «новым поселениям». Однако
Войска страдали от непривычных климатических условий и болезней: только за март 1726 года в крепости Святого Креста умерло около 500 человек. Генералам удавались показательные походы на опустевшие селения, и они считали победой то, что они «прогнали неприятеля в далние горы». Кажется, что многие временно «камандированные», как тот же Яков Маркович, своим «неприятелем» особо не интересовались. Украинского подскарбия больше занимали вести из Петербурга, с родины и даже из Парижа; туземное же население он не различал — все «тавлинцы» (они же «дагистанцы»), дружественные и враждебные, были для него «аульными татарами»; исключение представлял только шамхал, происхождением власти которого Маркович заинтересовался. Из экзотического похода автор дневника привез купленного за семь рублей и окрещенного «татарчука» и был искренне удивлен хитроумным устройством мельниц в горных селениях и уровнем благоустройства шамхальской столицы: «Строение изб их не худо и подобно иноземному»{388}.
Столичные сомнения
Именные указы Петра I последнего года его жизни показывают, что царь считал необходимым не только удержать занятые территории, но и не оставлял надежды на освоение их природных ресурсов. Вынужденный отказ от продвижения в земли Грузии и Армении он рассчитывал компенсировать переселением «христиан» в российскую зону. В дополнение к указанному выше плану действий администрации от 22 мая 1724 года командующему Матюшкину рекомендовалось «тщиться всяким образом, чтоб армян призывать и иных христиан, ежели есть, в Гилянь и Мазендаран и ожилять, а бусурман зело тихим образом, чтоб не узнали, сколько возможно убавливать, а именно турецкого закона».
Петр держал дела на юге под постоянным контролем. В мае он составил инструкцию Матюшкину и распорядился о встрече бежавшего из Грузии царя Вахтанга; в июне — приказал Сенату отправить в иранские провинции русских учеников и «приставливать» их к местным мастерам-шелководам. В сентябре император дал указания: Румянцеву подговаривать турецких армян к переезду в Гилян, Матюшкину — строить «горнверк» для охраны плотины на Сулаке, Левашову — оказать помощь Измаил-беку, потому, что он «человек зело умной и верной своему отечеству», в чем царь убедился лично во время бесед с послом{389}. В октябре Петр повелел двинуть в Дагестан три тысячи донских, две тысячи «бунчуковых», тысячу яицких, тысячу слободских казаков и 500 калмыков, а в ноябре сделал выговор замешкавшемуся в Астрахани командующему{390}.
Смерть Петра в январе 1725 года, борьба придворных группировок за престол с последующим созданием новой властной конфигурации отодвинули «персидские» дела на второй план, тем более что молодая империя, потеряв своего основателя, сразу столкнулась с серьезными внешнеполитическими проблемами.
При Екатерине I «голштинский вопрос», прежде бывший орудием дипломатического нажима на Швецию, Данию и другие державы, стал основной целью русской внешней политики. Императрица стремилась возвести дочь и зятя, герцога Карла Фридриха, на шведский престол и во что бы то ни стало вернуть им Шлезвиг, не останавливаясь перед неизбежным международным конфликтом. Неуклюжая дипломатия Екатерины I добавила российской внешней политике,
Проблема состояла в том, что условием союза французская сторона выдвигала заключение соглашения также с Англией, с которой у России отношения были близки к враждебным. Для России же главной задачей союза являлось получение международных гарантий для ее владений в Прибалтике и содействие российской политике по отношению к Польше и Турции, в то время как Османская империя была главным стратегическим партнером Франции в борьбе с империей Габсбургов. Поэтому параллельно переговорам в Париже о союзе с Францией русский посол в Вене Ланчинский вел такие же переговоры с австрийскими министрами. При этом глава французской дипломатии граф Морвиль о них знал. В свою очередь, австрийская сторона проводила свои консультации с Англией и Францией, не ставя российского дипломата о них в известность{391}.
Сложности в отношениях с французами отозвались в Стамбуле, куда в качестве чрезвычайного российского посланника (и «комиссара» при последующем разграничении российских и турецких владений в Иране) отправился Александр Иванович Румянцев [14] . В качестве бригадира и майора гвардии он «был с его императорским величеством в низовом походе при взятье города Дербента», то есть не понаслышке представлял те приобретения, по поводу которых он оказался в Стамбуле. На аудиенции у султана в январе 1725 года он принял «грамоту и ратификацию» заключенного в 1724 году договора {392} . Успех стоил дорого; за несколько месяцев пребывания в турецкой столице Румянцев потратил около 14 тысяч червонных — на подарки турецким чинам и бесчисленным «служителям»: музыкантам, янычарам-охранникам, «арапам», лодочникам, «шербетникам» и т. д.; платить пришлось даже за парчу, в которую была завернута ратификационная грамота {393} .
14
Отец знаменитого екатерининского фельдмаршала и сам сделал неплохую карьеру: начав службу «с дворянами из недорослей» под Нарвой, молодой солдат уже в 1703 году стал гвардейцем, за несколько лет походов дослужился от рядового до капитана Преображенского полка и в 1715 году уже командовал самостоятельной бригадой в Финляндии. Помимо боев и «акций», офицер приобретал дипломатический опыт «во многих знатных посылках к их величествам королям прусскому, польскому и дацкому, двоекратно в Константинополь к российским послам и имел разные важные коммисии», самой известной из которых стала операция по розыску и возвращению укрывшегося в австрийских владениях царевича Алексея.
Маркиз де Бонак за свои услуги получил «кавалерию» Святого Андрея Первозванного и тысячу червонных — в расчете на дальнейшую помощь. Турки показывали, что «к содержанию дружбы склонны», но не спешили приступать к разграничению, а пришедшая весть о смерти Петра I только ускорила турецкое наступление на восток, тем более что в июле в Стамбуле узнали о гибели афганского завоевателя Махмуда, убитого собственным родственником Эшрефом. В марте 1725 года турецкие войска заняли город Хой; в июле и августе пали Тебриз и Хамадан. В декабре турки захватили Ардебиль, который должен был, согласно прежним договоренностям, быть предоставлен шаху Тахмаспу. Однако новый французский посол Д'Андрезиль без указаний от своего двора отказался вместе с русскими выражать протест в «сильных предложениях».
В октябре 1725 года Б.И. Куракин констатировал провал переговоров с Францией: ее дипломаты отказались не только помогать России против Турции и предоставить голштинскому герцогу «эквивалентное» возмещение за Шлезвиг, но даже гарантировать присоединение Украины — и в то же время настаивали на российской гарантии договоров Франции с другими европейскими странами{394}. Послу приказали все же «протянуть» переговоры в расчете на новые французские «пропозиции», которые так и не последовали.