Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Другим способом повышения офицерского «куража» Долгоруков считал производство отличившихся на службе. В 1727 году он не раз в своих доношениях подчеркивал «ревность» и способности генерал-майоров Румянцева и Левашова. После смерти фон Лукея Долгоруков настоял на назначении командиром Дагестанского полка подполковника Ильи фон Феникбира, а на место ушедшего в отставку полковника Гирканского полка А. Маслова — подполковника Михаила Барятинского, зарекомендовавших себя «в партиях, акциях и в походах». Он же представил к повышению в бригадиры служившего на Кавказе с 1722 года полковника Рязанского драгунского полка Леонтия Соймонова, который, «как до прибытия моего в Персию, так и при мне, во исправлении своего чина весьма себя искусным и к пользе вашего величества интереса ревнительным показал»{451}. Такой протекции удостаивались далеко не все: герой сражений с горцами в январе 1725 года прапорщик Архангелогородского драгунского полка Федор Исаев писал самому
Однако в состав корпуса попадали не только заслуженные боевые офицеры, но и те, чья карьера в столице не задалась. В 1728 году в Иран поехал бывший обер-комендант Петербурга Юрий Фаминцын, потерявший место после «падения» своего «патрона» — Меншикова; в 1731-м он безуспешно просил о переводе и в том же году умер в Астаре{454}. В 1729 году был удален от слишком тесной близости с цесаревной Елизаветой камергер ее двора красавец Александр Бутурлин — в армию на Украину, а затем в Низовой корпус; Румянцев ему поначалу не доверял и желал «опробовать» в деле. Оставленный в Дербенте Бутурлин жаловался на «неисцельные» хвори; в 1732 году комиссия во главе с комендантом полковником М. Барятинским его освидетельствовала и признала наличие гнойной раны («фемеры») на ноге, припадков «ипохондрии» с жаром, рвотой и кашлем с кровью, но, несмотря на это, молодой генерал отбыл с Кавказа только в декабре следующего года{455}.
Туда же «в разные чины» военные суды отправляли преступников, подобно разжалованному «в профосы вечно» за растрату «комиссару» Афанасию Худеяровскому. На запрос Сената Адмиралтейств-коллегия представила список из шести десятков отосланных с 1725 года «для обращения в персицкие полки» проштрафившихся служивых; туда попадали на срок от пяти до десяти лет за побеги, кражи «казенных мяс» и другого имущества, «блуд» и насилие, безудержное пьянство. К примеру, на Кавказ отправился искупать грехи прогулявший казенный мундир и «не унявшийся» и после этого этом канонир Степан Сипов{456}. Военная коллегия в июне 1726 года согласилась с мнением командующего Низовым корпусом, что совершивших здесь преступления солдат и офицеров следует не отправлять на каторгу в Россию, а оставлять в Гиляне, где всегда «в работных людях имеетца нужда»{457}.
Наконец, в ведении князя находились моряки Астраханского адмиралтейства («конторы над портом»), основанного Петром I в 1722 году. В его состав входили «адмиралтейское строение» в самом городе, пристань с земляной крепостцой и провиантскими магазинами на выходе в море у острова Четырех Бугров (после шторма 1726 года она была перенесена на остров Седлистый). Строились новые суда (гекботы, галиоты, эверсы, шнявы, шхерботы) в Нижнем Новгороде и Казани; в Астрахани они ремонтировались и оттуда выходили в море, доставляя пополнения и провиант гарнизонам Низового корпуса. Команда флотилии в 1725 году состояла из 1050 моряков и портовых мастеровых. До 1726 года ее возглавлял голландец капитан Карл фон Верден, затем — контр-адмирал (шаутбенахт) Иван Сенявин, а после его смерти в 1727-м — капитан-командоры Захар Мишуков и Федор Кошелев (с 1730 года){458}.
Моряки в боях не участвовали, но так же часто рисковали жизнью, пускаясь в плавание по коварному Каспию. В 1726 году фон Верден рапортовал о том, что в предыдущие годы погибли и пропали без вести: в 1723-м — 12 кораблей, а в 1724-м — шесть{459}. На склоне лет старый капитан Иван Грязное вспоминал, как в 1722 году молодым гардемарином ходил на тялке с мукой в Дербент, где стоял с армией Петр I, и по бурному осеннему морю в Гилян с батальонами Шилова; весной 1723-го он вез туда же рекрутов, потом ходил с командующим Матюшкиным брать Баку, а оттуда вновь в Гилян, где пришлось зимовать и участвовать в военных операциях «на Кескерской стороне»; запись обо всех этих приключениях уместилась в нескольких скупых и бесстрастных строк. Особо запомнился лишь ноябрьский шторм под Тарками, «обломавший» мачту и «оборвавший» паруса у судна, на котором ехала к мужу отважная «пассажирка подполковница Фанлукейша», да жестокая зимовка 1724/25 года на «Учинской косе» в Аграханском заливе, когда моряки «нужду имели в пище и опасны были от неприятеля»{460}. О произошедшем летом 1725 года кораблекрушении автор даже не рассказывал — только отметил: «…отданы мы были под суд за потеряние судов». Такие случаи действительно рассматривались военным судом: в 1726 году в «потоплении» гекбота «Гиркань» обвинялся капитан-лейтенант Петр Пушкин; гекбота «Св. Петр» — унтер-лейтенант Петр Юшков, а гекбота «Апшеронь» — мичман Петр Головин. Все эти моряки были признаны невиновными в крушениях и сделавшими все возможное для спасения своих судов{461}.
В
На пути в Гилян русские корабли в течение недели перехватили 14 персидских бус и «их людей и товары брали на свои суда»(все военные корабли арестовывали суда, не имевшие «паспортов» от российских командиров, и таких «призов» немало скопилось в Баку, Дербенте и Астрахани){462}. Достигнув через 12 дней Гиляна и оставив там пленных, Соймонов из-за постоянных штормов с трудом довел свои корабли до Баку. Там он посетил «места, где огни горят», а затем, минуя Дербент, Аграханский и Кизлярский заливы, вернулся в Астрахань и «чрез некоторое время всего того нашего мореплавания, учиня надлежащие картины и с содержанными журналами в государственную Адмиралтейц-коллегию отправили». Материалы картографических съемок каспийского побережья получили высокую оценку, и в том же году по именному указу Екатерины I велено было «обретающагося ныне в Астрахане от флота капитан-лейтенанта Федора Соймонова за долговременную ево в Астрахане службу написать в капитаны 3 ранга и быть ему тамо до указу»{463}.
Рядом с Соймоновым так же отлично служили капитан-командор Жан Рентель, капитан-лейтенанты Василий Урусов и Василий Мятлев. Другие же, как лейтенант Потап Мусин-Пушкин и унтер-лейтенант Егор Мещерский, долго не задерживались — по той причине, что постоянно «находятся в шумстве и к содержанию в службе быть неудобны»{464}.
Сухопутные командиры обычно в морские дела не вмешивались, но трения все же возникали — особенно после отъезда влиятельного Долгорукова, который отметил, что моряки по отношению к Румянцеву и Левашову «не так послушны им, как при мне были». В 1729 году нехватка «морских служителей» заставляла Мишукова обращаться к генералам, но те не отдавали морскому ведомству солдат (которых и так не хватало), так что Долгоруков в итоге вынужден был требовать присылки настоящих матросов с Балтики. Левашов, в свою очередь, жаловался, что Адмиралтейство не присылает ему шхерботов, тогда как «в Зинзилинском заливе банк весь обмелел», а потому морские корабли не могли в него войти и требовались разгрузочные суда для доставки грузов на берег{465}.
Конфликт был разрешен следующим образом: Верховный тайный совет потребовал от главного командира над портом Мишукова исполнять требования генералов, которые «до Низового корпуса принадлежат». Новые корабли спускались по Волге, однако, будучи наскоро построенными, быстро выходили из строя и пускались на дрова (в 1726 году фон Верден докладывал о 85 судах, за два года оказавшихся «в росходе).
Некомплект моряков и работников оставался хроническим явлением: Мишуков в 1730 году безуспешно требовал у Адмиралтейств-коллегий работников, а его преемник Ф. Кошелев в следующем году просил выделить ему не менее двух тысяч солдат для «работ адмиралтейских» под угрозой срыва поставок провианта войскам. Судя по донесениям из Астрахани, эти проблемы сказывались на состоянии флотилии: в мае 1727 года Мишуков докладывал об имеющихся в наличии 78 морских судах, в 1728-м — 96, но в феврале 1730-го насчитал только 43 корабля{466}. Дальше ситуация только ухудшалась: в 1731 году нужды корпуса обеспечивали 38 судов, в 1732-м — 36, в 1733-м — 33; нехватка транспортных средств приводила к постоянному «недовозу» провианта, исчисляемого десятками тысяч кулей{467}. В тревожном 1733 году, когда крымские татары прорвались в Дагестан с севера, нехватка матросов и кораблей заставляла морских командиров отряжать на работы солдат, чему категорически противились генералы{468}.
За годы пребывания в прикаспийских провинциях Низовой корпус так и не смог обеспечить себя продовольствием за счет местных ресурсов. Весь необходимый провиант приходилось доставлять морем, что, в свою очередь, требовало значительного количества судов и ставило под угрозу снабжение армии. В том же 1733 году сводки о доставке провианта имели такое же значение, как донесения о ходе боевых действий. Генерал-кригс-комиссариат докладывал Сенату, что для «удовольствия» войск требуется 89 541 куль муки, 5594 куля крупы, 1495 кулей соли, 52 024 куля овса, и представлял данные об их завозе{469}.