Перстень старой колдуньи
Шрифт:
Отец постучал и вошел. И, увидев, что у сына с пальцами на ногах, только крякнул и покачал головой.
– Ну, ты даешь! Выдрал бы, да ведь спасать нужно.
Санчо принес в ванную бутылку водки, растер сыну ступни. У того от боли слезы выступили на глазах.
– Пап... я не хотел. Так получилось!
– Не надо ля-ля! Все разговоры завтра. Марш в постель!
Да, с отцом, когда он был в гневе, разговор короткий. Никита хотел подойти к матери, но отец не дал.
– Я кому сказал? Не трогай мать! У неё с сердцем плохо...
Да, похоже жизнь в их новой квартире
"Ну ничего...
– подумал Никита, ложась.
– Я все исправлю... вот только Ева... моя Евгения..."
И больше не было ничего - только тяжкое забытье.
Проснулся он поздно - в половине одиннадцатого. На кухне слышался шум воды - видно, мама мыла посуду.
Никита, едва-едва поворачиваясь, кое-как поднялся, оделся... Все тело ныло, точно его вчера долго били или заставляли разгружать вагоны на овощной базе. Ступни горели огнем, щека саднила... Но это все ничего, - как говорится, до свадьбы заживет! Хуже всего было сознание вины перед родителями. И страх неизвестности: что будет с Женей?
Он побрел в ванную, осторожно передвигая ноги, точно они были чужими. Точно у него протезы теперь, и он заново учился ходить. Добрел, наконец, защелкнул задвижку, пустил из крана струю теплой воды... Из зеркала на него глядело серое незнакомое лицо со следами запекшейся крови. Видно, ночью, когда он метался в потели, рана опять начала кровоточить.
Ну и шут с ней... Говорят, мужика шрамы только красят!
Ах, как же хорошо, когда тепло, когда все родное, знакомое: вода из крана, свое полотенце, кусочек мыла, пахнущий лавандой, халат...
Он уже закончил свой утренний туалет, когда из кухни, которая в этой квартире находилась прямо за ванной, отделенная от неё тоненькой перегородкой из гипсокартона, послышались голоса: отец разговаривал с мамой. Говорили они о нем - обсуждали вчерашнее.
– Но ты понимаешь, что тут замешана эта девчонка?
– волнуясь, убеждала Ольга отца.
– И не нужны мне никакие доказательства - я это просто знаю и все! Сердцем чувствую. А женскую интуицию не проведешь.
– Но все-таки, прежде чем принимать жесткие меры, давай с ним поговорим.
– Поговорить-то поговорим, только это ничего не изменит. Я требую, чтобы ты запретил ему видеться с ней!
Так, приехали! Вот как все обернулось...
Он появился на кухне, уставясь в пол.
– Доброе утро...
– Доброе, нечего сказать!
– начал было Санчо, но Ольга его остановила.
– Пускай поест сначала.
Кусок в горло не лез.
Все же он с трудом запихнул в горло бутерброд с ветчиной и немного омлета. Мама налила ему чашку какао.
– А теперь, сын, рассказывай, где вчера размахался!
– тоном, не допускающим и намека на снисхождение, велел Санчо.
– Пап, понимаешь...
Никита отставил чашку. Собрался с духом... Он сомневался только одну секунду: никогда прежде не врал родителям - не соврет и теперь. И потом, раз уж против его Женьки объявлена война, он так этого не оставит. Он так им все прямо и бухнет. Обо всем! А иначе будет он не
– Я был... сначала с ребятами во дворе. Потом в гостях у Женьки нашей соседки снизу. Вернее, не у нее, а у её соседки Марьи Михайловны - у них коммуналка, вы ж знаете. Ну вот, эта старушка... она нас пирожками кормила. А потом мы с Женей гуляли.
– Пол ночи?
– дрогнувшим голосом спросила мать.
– Выходит, что так, - набравшись духу, ответил Никита.
В кухне, кажется, даже воздух застыл от этих слов. Пауза закачалась над столом, над чашками с кофе и недоеденными бутербродами.
– Та-а-ак!
– рыкнул отец.
– Санечка, подожди... не надо! Давай спокойно во всем разберемся, едва сдерживая слезы умоляла отца Ольга.
– Спокойно, говоришь? Что ж, давай спокойно! Наш сын с девицами непотребными гуляет в четырнадцать лет, а ты говоришь - спокойно!
– Папа, не смей!
– Никита вскочил, опрокинув свою чашку. Зачем ты... она не такая!
– Ах ты...
– Санчо стиснул сына за плечи и тряхнул его так, что у того в глазах помутилось, а кухня медленно поплыла вокруг света.
– Ты ещё будешь мне указывать!
– Мальчики, перестаньте... ну что вы со мной делаете?!
– крикнула Ольга и, уронив голову на руки, разрыдалась.
– Ну вот... видишь, до чего мать довел...
– тотчас умеряя свой пыл, буркнул Санчо.
– Немедленно извиняйся! Она вчера на валокордине, да на валидоле впервые в жизни весь вечер сидела... из-за твоих прогулок. Обедать не пришел, не позвонил! С утра пропал - и ищи его! Взро-о-ослые мы теперь, да? С нас теперь и взятки гладки, так?
Он опять начал кипятиться. А Ольга стала понемногу приходить в себя, вытерла слезы салфеткой, поднялась и принялась подтирать лужу какао, пролитую в пылу этого утреннего накала страстей.
– И не думай!
– отец вырвал у неё тряпку.
– Сам подотрет. Не маленький!
– Мама, конечно, я сам!
Никита взял тряпку и начал возить ею по полу, думая только о том, как бы все-таки вырваться из дому. "Там, в гробу - твоя невеста..." Он не мог, не имел права оставлять её сегодня одну!
Покончив с полом, он вымыл руки и встал перед кухонным столом, за которым снова уселись родители, как перед судом трибунала.
– Я... извините меня, пожалуйста. Я понимаю, что вчера... должен был позвонить, сообщить. В общем...
– он в сердцах махнул рукой.
– Но, если бы смог, я бы это сделал. Правда! Я всегда ведь предупреждал. И вообще... не могу я, когда мама волнуется. Мамочка... только я хочу, чтоб ты знала, что эта девочка - Женя... она хорошая, добрая. И талантливая. Ты же сама говорила, что человек, у которого дар Божий, не может быть злым. Только несчастным. Вот и Женя... она несчастная. У неё мать умерла. А отец - сами видели... И братика своего Елисея - она зовет его Слоником - Женя практически растит сама. Только Марья Михайловна - соседка - ей помогает. И ещё она лепит фигурки из глины. Мам, они тебе очень понравятся - вот увидишь. Они такие...