Первая любовь королевы
Шрифт:
Впрочем, Джейн, не имевшая ни малейшего понятия о репутации Говарда как турнирного бойца, не сомневалась, что ее обидчик весьма быстро выйдет из строя. Ее отношение к нему оставалось, как и прежде, пренебрежительным. И тем удивительнее ей было слышать долетающие порой слова старых воинов о том, кто из участников может считаться серьезным претендентом на победу: называли имена Монтегю, Беркли и еще каких-то лордов, но среди них неизменно упоминался Уильям Говард.
Что касается самого Уильяма, то он в эту минуту и мысли не допускал о поражении. Напротив, чувствовал себя в превосходной форме. Как всегда перед тяжелым испытанием, вся его воля была собрана в кулак: он умел соответствующе
Трижды громко пропели трубы. И в наступившей тишине раздался громовой голос оружейного короля:
— Рубите канаты! Сзывайте на бой!
Канаты упали, перерубленные топорами слуг. От топота копыт загудела земля, когда рыцари понеслись друг на друга. Почти сразу же в воздух взметнулась пыль, потом поднялась целым столбом так, что зрители только вопили от досады, ибо были не в силах что-то толком рассмотреть. Мелькали копья, яркие плащи. Затем послышался мощный, почти одновременный звук удара.
Ржали лошади. Пыль не оседала. Кони, оставшиеся без седоков, возбужденно бегали по ристалищу, и можно было определить, кто вышел из боя в первые мгновения. Удержавшиеся в седлах рыцари тоже с гиком носились по полю, как будто не веря в удачу, и на скаку обнажали мечи. Все это весьма напоминало свалку, и судьям едва удавалось следить за соблюдением правил.
Последовавший за первым столкновением бой продолжался около часа. Отбросив копья, рыцари взялись за мечи и секиры, как и было определено условиями. Зрители охрипли и от крика, и от пыли, проникавшей, казалось, в каждую щель. Дамы кашляли и зажимали лица платочками. Оруженосцы едва успевали выносить раненых и упавших на землю участников. То и дело раздавался голос герольда, который, согласно воле судей, удалял с ристалища того или иного рыцаря — за нарушение правил, за то, что рыцарь потерял стремя или коснулся ограды, за то, что метил противнику ниже пояса. Хотя оружие было затуплено, бой был далеко не безобиден: уже известно было, что двое свернули себе шею, а один так неудачно упал, что повредил бедро и, видимо, уже никогда не сядет на коня. Сломанных и размозженных конечностей было множество. Некоторые, падая, цеплялись причудливо выгнутой шпорой за стремя и конь волочил их по полю, на потеху толпе, причем упавший рыцарь весьма рисковал быть затоптанным.
Когда герцог Йорк поднял руку и герольды дали знать, что бой окончен, пыль рассеялась, и стали видны участники, устоявшие в испытании. Джейн, испытывая досаду и любопытство одновременно, с искаженным лицом вгляделась в победителей:
— А я-то надеялась увидеть его в пыли! — невольно вырвалось у нее.
— О чем вы говорите, миледи? — отозвался отец Гэнли.
Доселе он сидел, как в воду опущенный, не проронив ни слова. Все происходящее казалось ему ужасным, неслыханным и бессмысленным, и он никак не мог избавиться от чувства вины. Это унизительное представление устроено вследствие его неосторожности и легкомыслия!
— Поглядите, отец мой, — сказала Джейн, — похоже, никому не посчастливилось одолеть этого Говарда.
Священник презрительно качнул головой:
— Должно быть, без конца нарушал правила и метил другим туда, куда не дозволяется. Или же разрывал седельные подпруги у противников — пыль стояла столбом, а Говарды большие мастаки ловить рыбку в мутной воде.
Надо сказать, в словах отца Гэнли была немалая доля правды. Впрочем, правила нарушались не только молодым Говардом — без некоторых уловок, как говорится, не проживешь.
Уильяму с самого начала пришлось нелегко, однако он мог бы сказать, что бывает и похуже.
Это было строжайше запрещено правилами, ибо ударить копьем в седло — значит самым простым способом разделаться с противником. Пыль, поднимавшаяся до самого неба, позволяла однако исподтишка вытворять все, что угодно. Уильям был готов к подвоху. Так оно и вышло. Беркли понесся, явно целясь в седло. Молодой Говард был хладнокровен во время боя и владел собой; в самый последний момент он рванул коня чуть в сторону — благо, что першерон был так послушен — и угостил сэра Беркли не слишком сильным, но неожиданным ударом копья в самый верх щита.
Копье, соскользнув, здорово ударило уорквирширца по подбородку — может, даже вышибло зубы — и сэр Беркли полетел на землю.
Напоследок сэр Уильям из чувства мести наградил его мощным ударом в спину — надо же отплатить подлецу той же монетой!
Дальше, когда начался общий бой, стало легче. Серьезные соперники знали друг друга и во время этой свалки предпочитали не скрещивать мечи — следовало первым делом избавиться от мелюзги, вывести из строя этот жалкий сброд, от которого рябило в глазах. Главная схватка еще предстояла, а пока сэр Уильям носился по полю, расправляясь то с одним молодым претендентом, то с другим, таким же слабаком, одинаково искусно орудуя и секирой, и мечом: рубил, молотил по шлемам, на скаку разрывал седельные подпруги и следил, чтобы такого не проделали с ним самим.
Один чудак, кажется, из Суссекса, молодой и зеленый, лишился шлема и застыл в седле, хлопая веками, — видимо, думал, что, согласно правилам, сэр Уильям подождет, пока шлем снова будет пришнурован. Ага, как бы не так — таких глупцов сэр Говард живо отправлял поваляться в пыли, чтобы не болтались под ногами. В мгновение ока Уильям оглушил замешкавшегося претендента, здорово ударив секирой по голове, прикрытой только кожаным подшлемником, — убить не убил, но приходить в себя тому, конечно же, долго придется. А чем Уильям особенно гордился, так это тем, что все это удалось проделать, не вызвав подозрений у судей — мягко, незаметно, играючи.
К неприятностям можно было отнести то, что кто-то и его исподтишка кольнул мечом прямо в бедро — не слабо, надо сказать, кольнул, чуть ли не до кости. По крайней мере, кровь ощущалась явственно, да и на ногах так уверенно, как прежде, не удержишься. И, черт побери, сэр Уильям даже не мог сказать, чьих это рук дело. Наверняка кто-нибудь из сильных соперников изловчился — может быть, даже пес Монтегю.
Последнего Уильям ненавидел, потому что считал единственным опасным противником, и очень жалел сейчас, что не ухитрился отплатить ему тем же.
И как ловко все проделал, мерзавец, — попал в самую щель между пластинами, защищавшими ногу, и в самое кольцо нижней металлической кольчуги! Вот дьявол, да проверяет ли кто-нибудь здесь мечи? Или, может, этому Монтегю его родичи Невиллы выхлопотали право биться настоящим оружием?
Пока Уильям размышлял и хмуро оглядывал противников, двое из шестерых рыцарей объявили себя побежденными. Этим двоим, казалось, только чудом посчастливилось уцелеть в первом испытании; они едва держались на ногах, один до сих пор пошатывался от удара, пришедшегося по голове, так что о продолжении борьбы не могло быть и речи. Оставшиеся четверо напряженно ожидали, пока герцог Йорк изъявит свою волю — его светлость был главным судьей в турнире за руку леди Бофор.