Первая любовь
Шрифт:
— Итак, пришел конец…
Она ничего не ответила, так как чувствовала, что последние силы покидают ее. Значит, он не поверил лжи Робина. Гревиль, глядя ей прямо в лицо, добавил:
— …бедному Вейну.
V
Когда Мартин Вейн вышел из пульмановского вагона на вокзале «Виктория», он был готов целовать неприветливые стены этого здания. Он вернулся домой после трех лет изнурительной работы, чтобы отдохнуть, осмотреться и пожить немного с Робином. Он не
— Этот чемодан и тот, и ящик для ружей с инициалами «М» и «В» в красном кругу.
Наконец, он сел в такси, положив часть чемоданов рядом с собой, а остальную часть укрепив позади машины, и поехал в Кенсингтон.
В этот июньский вечер Лондон казался Мартину раем; во всяком случае, он не желал в данный момент попасть в лучшее место и улыбался от радости при виде старых знакомых домов.
Музей естественной истории! Он помнил, словно это было вчера, как водил по праздничным дням Робина глядеть на доисторических животных, или, вернее, на их кости. Он сам так же, как и Робин, увлекался всеми странными, удивительными, чужеземными вещами.
Но теперь он пресытился жизнью в чужих странах, полной приключений. У него было в тот вечер чувство охотника, спускающегося с гор к себе домой. Собственно говоря, в определенном смысле его можно было назвать охотником, а его ранчо в Буэнос-Айресе — дичью. Он отвлек свои мысли от озаренной палящим солнцем земли и задумался о доме на Викторина-Род, окруженном альпийским ракитником и боярышником, напоминающим разросшиеся розовые кусты.
— Дома!
Он выпрыгнул из такси, бросил быстрый взгляд на маленький домик, уплатил шоферу и пошел по узкой садовой дорожке. Ему отворил дверь мальчик, начавший объяснять:
— Мистера Вейна нет…
— Хорошо, — перебил Мартин, — я — капитан Вейн. Внесите в дом эти вещи. А где миссис Кэн?
Когда он произносил это имя, распахнулась полуотворенная дверь в конце коридора, и Меджи Энн Кэн выплыла ему навстречу, раскрыв объятия.
— Это ты, мой дорогой? — и его обняли с материнской нежностью руки женщины, заботившейся о нем в течение всей его жизни.
Спустя некоторое время, она отошла от него и начала его разглядывать.
— Немножко похудел, но хорошо выглядишь. Заходи, чай будет готов через пять минут.
— Где Робин? — спросил Мартин.
— Он уехал на автомобиле, — отвечала Меджи Энн. — Всю эту неделю он разъезжал и говорит, что это деловые поездки. Его очень огорчала невозможность встретить тебя на вокзале. Он вернется, как только освободится.
— Тогда мы себе сами устроим праздник сегодня вечером, — сказал ей Мартин. — Вы принарядитесь, сделаетесь красавицей, и мы отправимся кутить.
— Перестаньте шутить, — рассмеялась Меджи Энн. — А разве я не красавица в домашнем платье?
Мартин подошел к ней, обнял ее и поцеловал.
—
Он поднялся в свою комнату. Она ничуть не изменилась — те же школьные фотографии на стенах, то же зеркало, которое наклонялось вперед, если винт не был обернут куском бумаги. Наполняя ванну водой, он решил пойти в клуб, так как Робина не было дома. Интересно будет поглядеть на старых друзей.
В ящиках лежали его вещи, старательно вычищенные, выутюженные, при чем не была забыта ни одна мелочь его туалета. Меджи Энн вошла, когда он завязывал галстук и. сложив руки, смотрела на него. Впервые со времени начала войны она почувствовала, что наступил мир. Оба ее мальчика были дома, и оба были здоровы. Люди могли считать Робина красивее, но для нее лицо Мартина таило в себе какую-то особую привлекательность, которую Меджи Энн не могла определить подходящим словом. В нем есть что-то «свое», думала она, глядя на него с горячей любовью. Он похудел, но был еще достаточно широк в плечах, а руки и ноги у него всегда были стройными. Она подошла к нему, оправила на нем пиджак, словно он был еще ребенком, и вынула чистый носовой платок из ящика.
Он улыбнулся ей:
— Не посмотрите ли вы еще, чистая ли у меня шея?
Они оба рассмеялись его шутке.
Мартин спросил:
— Как поживает Робин, как его служба?
— Очень хорошо, — отвечала Меджи Энн довольно. — Зимой он играл в футбол, а теперь увлекается теннисом и гольфом. Отправляется к начальнику каждый день ровно в девять часов и интересуется работой.
— Великолепно, — отвечал Мартин, слегка задумавшись. Он обнял рукой талию Меджи Энн, отличающуюся внушительными размерами.
— Спустимся вниз и угостите меня чашкой чаю. Я думаю пойти на часок в клуб…
В небольшой столовой стояли вазы с цветами. Робин отличался художественным вкусом. На пианино была сложена большая груда нот, а еще большая груда пластинок лежала возле граммофона. Это была уютная комната, но совсем не похожая на комнату мужчины. В ней стояла старинная мебель, крытая ситцем, и два стеклянных шкафчика, один с китайским фарфором, а другой с изделиями из слоновой кости. Вся обстановка комнаты принадлежала их матери. Ее портрет кисти Сержанта был единственной в ней картиной. Она улыбалась с него Мартину, в то время как он сидел, вытянув длинные ноги и откинув светловолосую голову в ожидании, пока Меджи Энн наливала ему чай.
Он сказал прочувствованным голосом:
— Как приятно возвратиться домой!
— Да, давно пора было тебе приехать и подумать о своей женитьбе, — заявила Меджи Энн.
Мартин рассмеялся. Он привык к тому, что Робин и он называли «формулой Меджи Энн».
— А может быть, я уже влюбился в прекрасную бразильянку?
— Надеюсь, что у тебя для этого слишком много здравого смысла, — отвечала Меджи Энн, но в глазах ее затаилась тревога.
— Нет, нет, — успокоил ее Мартин. — Я вернулся к вам таким же, как и уехал, никем не любимым и одиноким.