Первая любовь

Уэдсли Оливия

— А чья вина, что тебя никто не любит? — проворчала Меджи Энн.

— Я посмотрю, чем тут можно будет помочь, — обещал ей Мартин, вставая и зажигая папиросу. — Между прочим, Робин еще не помолвлен?

— Я ничего не знаю, — отвечала Меджи Энн уклончиво. — У него было несколько увлечений.

— Если несколько, значит, они не опасны, — утешил ее Мартин. — Все к лучшему! Я же остался вам неизменно верен.

Меджи Энн смотрела ему вслед, когда он спускался по лестнице. Его походка ничуть не изменилась с тех пор, как он играл у Лордса в крикет — а это

было пятнадцать лет тому назад. Счастье еще, что его шляпу удалось предохранить от моли. Он был ее любимцем, несмотря на то, что Робин больше нуждался в заботе.

— Неужели это старина Вейн? — сказал Ломакс. Вслед за ним подошел Соммерфильд, а затем Морден.

Они пообедали вместе и пошли в «Колизей». Возле Мартина сидел Стэнтон, который был так же рад увидеть Мартина, как Мартин его. Они подняли один тост за прошедшие дни и второй, произнесенный с меньшим увлечением, за будущее.

— Я думаю остаться тут на некоторое время и поиграть в поло, — заявил Мартин. — Я оставил двух людей управлять моим ранчо.

— А я по-прежнему работаю в Скотленд-Ярде, — сказал Мики, — тяну все ту же лямку.

Они забыли о спектакле, увлекшись разговором об Аргентине, о Франции, о последних больших процессах. Мики служил во время войны вместе с Мартином, и между ними возникла дружба, на которую не оказывало влияния ни время, ни расстояние. Они оба были одинокими людьми. Стэнтон зарабатывал свой хлеб с десятилетнего возраста и мог рассчитывать только на самого себя. Мартин, осиротевший в двадцать лет, заботился с этого времени о себе и о маленьком Робине. Он питал к Робину глубокую привязанность и нежность, которую старался скрыть и которая зародилась вследствие полной зависимости Робина от него.

Он испытал наибольшую радость в своей жизни, получив год тому назад от Робина примирительное письмо, ясно показывавшее, что недоразумение, возникшее вследствие разговора о Лайле Гревиль, улажено.

Мики спросил:

— Как поживает Робин? Я встретил его на днях и нашел, что он выглядит очень хорошо. Слышал, что он служит и поглощен своей работой.

— Я очень доволен, — ответил Мартин. — Я не видел его еще.

Стэнтон и он не расставались до полуночи; Мартин проводил Мики до Скотленд-Ярда, взял такси и поехал домой.

Он провел счастливый вечер и чувствовал приятную усталость и удовольствие от сознания, что ляжет спать в Лондоне, в Англии.

Окна его комнаты были раскрыты настежь, и легкий ветерок шевелил белые муслиновые занавески. Издали доносился неясный шум городских поездов и четкий стук подошв случайных прохожих о мостовую.

Мартин заснул немедленно и спал уже почти в течение часа, когда его разбудил телефонный звонок.

Он сел в кровати и снял трубку. Он был спокоен, хладнокровен и бодр, как человек с железными нервами и огромной выдержкой.

Голос Мики Стэнтона произнес «Алло».

— Алло, это Мартин, Мик.

— Прошу вас приехать сюда немедленно.

— Что случилось?

— Приезжайте.

Мартин поколебался секунду и спросил:

— Робин?..

Снова

прошла секунда нерешительности, и голос Мики отвечал:

— Да.

— Я буду у вас через десять минут, — отвечал Мартин, повесил трубку и выскочил из кровати. Ровно через десять минут его такси подъезжало к воротам Скотленд-Ярда.

VI

Очутившись, наконец, наедине, вдали от любопытных взглядов окружающих, после мучительных формальностей допроса, прислушиваясь к равномерному стуку шагов часовых, который, казалось, говорил «раз… два… раз… два — я закон», Робин почувствовал, что силы покидают его. Он прижал голову к холодной стене и постарался разобраться в том, что произошло. Из того положения, в котором он очутился, не было никакого выхода. Не было никакой возможности объяснить иначе положение вещей и спасти себя и Лайлу. Его мучила мысль об огласке, которую получила эта история. А Мартин приезжает сегодня ночью. Как он будет потрясен!

Не существовало другого ответа на прямо поставленный вопрос, почему он очутился в спальне у Лайлы. Человек, имеющий каплю совести, не мог бы сказать на его месте:

— Я ничего не знаю об этом происшествии. Я скрылся тут, оттого что влюблен в Лайлу. Мне передали от нее просьбу прийти к ней, и я немедленно явился.

Это была бы правда, но человек, рыцарски относящийся к женщинам, не мог сказать ее.

Бедная, любимая, испуганная Лайла. В ту секунду, когда он держал ее в своих объятиях, стараясь успокоить, когда полиция стучалась в дверь и раздался голос Гревиля, он почувствовал, как бьется ее сердце, подобно маленькой трепещущей птичке, и испытал какое-то самозабвение, бесконечно нежное чувство — даже теперь, при воспоминании об этой минуте, кровь бурлила в его жилах.

Его мысли коснулись будущего. Как только это недоразумение разъяснится, Лайла и он смогут открыто объявить о своей любви.

Гревиль понял, конечно, что Робин готов был страдать, защищая ее, спасая честь ее имени, так как любил ее всей душой; Гревиль понял это, — он даст ей свободу. Тогда они поженятся и уедут, если ей будет неприятно оставаться в Лондоне, уедут за границу, где он найдет себе работу.

Он откинул голову на скрещенные позади руки и начал мечтать о том, как сложится его жизнь с Лайлой, — стараясь совершенно не думать о причине его заключения в этой камере. Это была временная неприятность, которая значила так мало по сравнению с будущим.

И вскоре — быть может, из-за прогулки на открытом воздухе или под влиянием усталости и потрясения, испытанного им, когда он узнал об убийстве, — Робин крепко уснул. Его руки, лежащие под головой, затекли. В камере стало очень холодно. Он спал, и ему снилась сначала Лайла, а затем окопы. Внезапно он проснулся, словно от резкого толчка, и увидел Мартина, стоящего подле него с каким-то человеком, лица которого он не разобрал.

Робин попытался встать, улыбаясь и пожимая руку Мартину, и чуть не упал, стараясь подняться, но Мартин поддержал его.