Первая любовь
Шрифт:
— Вообще-то, — пробормотала я, чувствуя себя как-то неловко, ну в роли женщины, которая коня на скаку остановит и всё такое прочее, — мне тоже перед полётом приходили в голову мысли об авиакатастрофе. Но потом я запретила себе думать об этом. Ведь дети чувствуют состояние матери. Я сосредоточилась на том, чтобы малыши перенесли полёт нормально.
— Вы — мудрая женщина! — заметил Максим и, увидев, что я от его слов смутилась, пояснил:
— Пять лет назад в моей жизни случилось большое горе. Я потерял в авиакатастрофе жену и дочку. С тех пор мысль о полёте вызывает у меня чувство паники и ужаса. Я стараюсь
— Спасибо, Максим. И сочувствую вашему горю.
— Спасибо. Я рад нашему знакомству, Людмила! Но вы взяли визитку из вежливости, потому что боитесь быть мне обязанной? — догадался Максим. — Уверяю вас, вы действительно мне очень помогли! Я — ваш должник.
— Ну что вы? Не стоит благодарности, — мне было неприятно, что Максим так быстро меня раскусил.
Поэтому, когда он отвернулся, я смяла его визитку в руках и выбросила её в пакетик для мусора. Надеюсь, помощь юриста в Германии мне не понадобится. К тому же, я не собираюсь задерживаться в этой, чужой для меня стране.
Но оказалось, я ошибалась. Эх, кабы знать, где упасть, соломку бы подстелила!
Что для русского хорошо…
По прибытии в Лейпциг я испытала лёгкое чувство паники. С одной стороны, мне никогда прежде не приходилось бывать за границей, и теперь я чувствовала себя не в своей тарелке. С другой, разноязыкий гул голосов, среди которого преобладала, конечно, немецкая речь, меня в некотором роде оглушил.
Нет, в самолёте большая часть пассажиров тоже говорила по-немецки, но там я отвлекалась на разговор с детьми, а потом — с нашим соседом по ряду Максимом. Так что немецкая речь, можно сказать, прошла мимо меня. А теперь я стояла, хлопая глазами и не зная, что делать.
М-да, оказаться в чужой стране, без знания её языка — хорошего мало. Ясен пень, мой дядя, прикованный к постели, встретить нас не имел никакой возможности. Он долго извинялся по телефону, но я сказала, что ничего страшного, сами доберёмся.
Однако, сказать — одно, а сделать — совсем другое. Правда, Максим предлагал довезти нас до дома дяди Антона, но я отказалась. Терпеть не могу быть кому-то обязанной! К тому же, как я поняла, наш новый знакомый живёт в городе, а мой дядя — в пригороде. Какой смысл напрягать малознакомого человека, с которым мы никогда больше не увидимся?
И тут, на моё счастье, на помощь мне пришли мои дети. Милана и Мартин уже четвёртый год ходят в немецкий детсад. За это время детки научились неплохо говорить по-немецки, и теперь это их умение пришлось, как нельзя кстати.
Пока я стояла у выхода из аэропорта, и пыталась вспомнить простые фразы на английском языке, которым, как я слышала, немцы также неплохо владеют, мои малыши разговорились с неким мужчиной, который, как оказалось, был таксистом.
Он довёз нас до дома дяди Антона и всю дорогу о чём-то с удовольствием болтал с детьми. А я испытала чувство гордости за двойняшек и мысленно поставила им обоим лайк за столь хорошее знание языка.
Я-то сама по-немецки знаю только отдельные слова
Во всяком случае, он не раз эмоционально повторял: “Дас ист гут!”, то есть: “Хорошо!”.
Наконец, мы приехали. Я опять запаниковала. Мы так спешно собирались в дорогу, что у меня даже не было времени подумать, как вести себя с родственником, которого я ни разу не видела. Мало того, именно в этот момент, ни раньше ни позже, у меня зазвонил телефон.
Оказалось, это звонил Руслан. В первые пару дней после того, как в моей жизни внезапно появился дядя Антон, Рус звонил мне, но я была не в состоянии с ним разговаривать. Потом гордый восточный мужчина оставил меня в покое. И вдруг он снова вспомнил обо мне. Как не вовремя! Я сбросила звонок. Если любит, поймёт. Но мне пока точно не до разговоров.
Тем временем навстречу нам вышла некая женщина. Она ожидаемо обратилась к нам также по-немецки, но меня вновь выручили мои дети.
Оказалось, это помощница по хозяйству фрау Кох. Немолодая худая женщина с уставшим взглядом голубых глаз она, в отличие от тех немцев, с кем уже довелось пообщаться моим деткам, держалась с нами вежливо, но холодно. Хотя, может, мне показалось, и это просто проявление субординации.
Я обрадовалась за дядю, что он не один. Ведь из нашего телефонного разговора я не очень-то поняла, с кем он живёт. Дядя Антон говорил, что у него нет и никогда не было семьи, но, учитывая состояние, в котором он находился, кто-то же должен был за ним ухаживать.
— Значит, мы можем здесь долго не задерживаться, — сделала я для себя вывод. — Наверное, зря я взяла обратные билеты на конец марта. Можно было бы и пораньше уехать. В салоне работы хватает, да и Русланчик начнёт нервничать. Может, мне поменять билеты?
Но тут фрау Кох огорошила меня новостью, что дядю Антона накануне нашего приезда увезли в больницу, и теперь мы сможем его увидеть только завтра утром. Я спросила у неё, насколько дядина болезнь серьёзна? Женщина пожала плечами и сказала, что все мы ходим под богом, но, похоже, дела герра Пельтцера обстоят неважно.
Затем фрау Кох повела нас на второй этаж, чтоб показать наши комнаты.
Глядя на фрау Кох, я посочувствовала своему дяде. Наверное, это непросто — общаться с человеком, который даже не пытается скрыть, что ему до тебя нет дела. С другой стороны, мы сами выбираем свою судьбу.
Тот же дядя Антон не стремился общаться со своими родственниками, и обо мне он вспомнил лишь, когда ему стало совсем плохо. Конечно, жаль, что он не завёл семью и под старость лет остался совсем один. Однако, как ни крути, его жизнь — это его собственный выбор. Я приехала, как и обещала, но задерживаться в Германии у меня нет никакого желания.
Фрау Кох что-то ещё сказала детям и ушла. Я оглянулась по сторонам.
Несмотря на то, что дядя Антон жил в большом добротном доме, его жилищу недоставало уюта. Ничем не украшенные, голые белые стены, белая мебель, белые пластиковые окна и межкомнатные двери тоже белые. Ощущение, будто находишься в больнице.