Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова
Шрифт:
«Ники пришел со всеми 4-мя девочками. Он сам начал говорить о том, что хочет принять на себя высшее командование вместо Николая [Николаевича]. Я была в таком ужасе, что со мной едва не случился удар. Я высказала ему все. Я настаивала на том, что это будет крупнейшей ошибкой! Я умоляла его этого не делать. В особенности теперь, когда наше положение на фронте такое серьезное. Я добавила, что если он так поступит, то все усмотрят в этом приказ Распутина. Мне кажется, что это произвело на него впечатление, потому что он сильно покраснел! Он не понимает, как это опасно и какое несчастье это может принести нам и всей стране» [313] .
313
Дневники императрицы Марии Федоровны (1914–1920, 1923 гг.). М., 2005. С. 89.
На закрытом заседании Совета министров 6 августа 1915 г. было объявлено о решении Николая II лично возглавить армию в столь ответственный и критический момент, переживаемый Россией.
Напомним, что Николай II еще в самом начале Первой мировой войны на совещании Совета министров, состоявшемся 19 июля (1 августа) 1914 г. в Петергофе, ставил вопрос, чтобы самому возглавить армию, но не получил поддержки присутствующих. Императору были известны настроения в Ставке. До его сведения давно доходили слухи, что великий
314
ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 620. Л. 1–2.
Великий князь Дмитрий Павлович на фоне автомобиля
Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин предостерегал своих коллег, что любая попытка переубедить императора в своем решении не будет иметь успеха. Его речь не достигла своей цели, но она дает объяснение позиции Николая II:
«Сейчас же, когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью русского царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть. При таких чисто мистических настроениях вы никакими доводами не уговорите Государя отказаться от задуманного им шага. Повторяю, в данном решении не играют никакой роли ни интриги, ни чьи-нибудь влияния. Оно подсказано сознанием царского долга перед Родиной и перед измученной армией. Я так же, как и военный министр, прилагал все усилия, чтобы удержать Его Величество от окончательного решения и просил его отложить до более благоприятной обстановки. Я тоже нахожу принятие Государем командования весьма рискованным шагом, могущим иметь тяжелые последствия, но он, отлично понимая этот риск, тем не менее не хочет отказаться от своей мысли о царском долге. Остается склониться перед волей нашего царя и помочь ему» [315] .
315
Ольденбург СС. Царствование императора Николая II. СПб., 1991. С. 559.
Ярко запечатлела эти события графиня Мария Эдуардовна Клейнмихель (1846–1931) в своих воспоминаниях:
«Когда Государь, по совету Государыни, решил в 1915 году взять на себя командование армией, Фредерикс имел смелость ему сказать: “умоляю, Ваше Величество, этого не делать. Лавры, которых Вы доискиваетесь, обратятся вскоре в шипы”. – “Вы считаете меня, следовательно, неспособным”, – спросил Государь обиженным тоном школьника, которому сказали, что он еще не настолько вырос, чтобы понимать то или другое. “Скажу Вам откровенно, Ваше Величество, военное искусство надо долго изучать. Вы же командовали всего одним эскадроном гвардейских гусар. Вы должны были взять на себя это командование при вступлении на престол – но этого не достаточно для того, чтобы командовать армиями, особенно в военное время”. “Вы забываете, – возразил Государь, – что я постоянно присутствовал на маневрах и, между прочим, при мне будет постоянно находиться генерал Рузский, авторитет и военные познания которого вне всяких сомнений”. – “Разрешите мне как старому слуге Вашему, – сказал Фредерикс, – снова Вас умолять: не принимайте этот ответственный пост, назначьте на него этого самого генерала Рузского, или генерала Алексеева, или кого хотите. Не покидайте Петербурга, Вашей столицы. Не лишайте себя возможности критиковать других и не ставьте себя в положение критикуемого. Как главнокомандующий Вы будете ответственны за все Ваши поражения, а Бог ведает – что нас ожидает”. – “Меня любят народ и армия, – сказал Государь, – и я чувствую, что среди армии я буду в полной безопасности. Впрочем – мое решение непоколебимо”.
“Два часа спустя, – рассказывал мне Фредерикс, – я был призван к Государыне. Она сказала мне недовольным тоном: “Государь сообщил мне свой разговор с Вами. К чему было его волновать именно в то время, когда он должен был собрать всю свою энергию, все свои силы?” – “Я сказал ему то, что моя преданность и моя совесть заставили меня сказать. Я считаю его решение быть командующим войсками унижающим его царское достоинство, его неприкосновенность”. – “Вы, может быть, предпочли бы, – продолжала Императрица, – чтобы Николай Николаевич и далее, по частям, забирал у него власть под тем предлогом, что это требования главной квартиры, которым все должно быть подчинено. Великий князь требует, чтобы министры поехали в Барановичи для совместной с ним работы. Он постепенно устраняет Императора, от какой бы то ни было власти, и министры, прекрасно это видя, часто отвечают Государю на его приказы, – что они предварительно должны посоветоваться с великим князем Николаем Николаевичем. Такое положение – нестерпимо. Государь, в действительности, устранен от дел, и я вижу приближение того дня, когда Николай Николаевич займет его место”. – “Но, ведь, я никогда не отсоветовал Государю удалить Николая Николаевича и назначить на его место кого-либо другого, например: “Алексеева, Рузского, Брусилова”. – “Вы ведь знаете, – возразила Императрица, – что при его характере – это неисполнимо. Он, к несчастью, боится своего дяди и не был бы в силах бороться с ним. Единственным исходом для него является – взять на себя главное командование. Верьте мне, я все это хорошо обдумала и провела не одну бессонную ночь. Кроме того, разлука с Государем для меня не легка. Если к нам отнесутся не сочувственно в обществе и в среде высшего командования, т. е. среди креатур великого князя, то я положительно знаю, что солдаты и народ будут на нашей стороне”» [316] .
316
Графиня
Приближенная к Царской семье Анна Александровна Вырубова (1884–1964) в воспоминаниях дала описание этих событий следующим образом:
«Императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с известием о падении Варшавы; на нем, как говорится, лица не было; он почти потерял свое всегдашнее самообладание. “Так не может продолжаться, – вскрикнул он, ударив кулаком по столу, – я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию; я вижу ошибки, – и должен молчать! Сегодня говорил мне Кривошеин, – продолжал Государь, – указывая на невозможность подобного положения”.
Государь рассказывал, что великий князь Николай Николаевич постоянно, без ведома Государя, вызывал министров в Ставку, давая им те или иные приказания, что создавало двоевластие в России. После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина, или Государыни, или моей, стать самому во главе армии; это было единственно его личным непоколебимым желанием и убеждением, что только при этом условии враг будет побежден. “Если бы вы знали, как мне тяжело не принимать деятельного участия в помощи моей любимой армии”, – говорил неоднократно Государь. Свидетельствую, так как я переживала с ними все дни до его отъезда в Ставку, что императрица Александра Федоровна ничуть не толкала его на этот шаг, как пишет в своей книге Жильяр, и что будто из-за сплетен, которые я распространяла о мнимой измене великого князя Николая Николаевича, Государь решился взять командование в свои руки. Государь и раньше бы взял командование, если бы не опасение обидеть великого князя Николая Николаевича, как о том он говорил в моем присутствии.
Ясно помню вечер, когда был созван Совет Министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался, говоря, что, какие бы доводы ему ни представляли, он останется непреклонным. Уходя, он сказал нам: “Ну, молитесь за меня!” Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло, императрица волновалась за Государя, и, когда пробило 11 часов, а он все еще не возвращался, она, накинув шаль, позвала детей и меня на балкон, идущий вокруг дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя говорил. Уже подали чай, когда вошел Государь, веселый, кинулся в свое кресло и, протянув нам руки, сказал: “Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел!” Передавая мне образок и смеясь, он продолжал: “Я все время сжимал его в левой руке. Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: “Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!” Некоторые министры выглядели как в воду опущенные”.
Государь казался мне иным человеком до отъезда. Еще один разговор предстоял Государю – с императрицей-матерью, которая наслышалась за это время всяких сплетен о мнимом немецком шпионаже, о влиянии Распутина и т. д., и думаю, всем этим басням вполне верила. Около двух часов, по рассказу Государя, она уговаривала его отказаться от своего решения. Государь ездил к императрице-матери в Петроград, в Елагинский дворец, где императрица проводила лето. Государь рассказывал, что разговор происходил в саду; он доказывал, что если будет война продолжаться так, как сейчас, то армии грозит полное поражение. Государь передавал, что разговор с матерью был еще тяжелее, чем с министрами, и что они расстались, не поняв друг друга» [317] .
317
Фрейлина Ее Величества Анна Вырубова. М., 1993. С. 255–256.
Некоторые министры затаили на императора Николая II обиду, т. к. бывали в их карьере случаи, когда он их хвалил и награждал за службу, а вскоре отправлял в отставку. Правда, это не исключало, что через какой-то промежуток времени они могли опять оказаться на ответственных должностях, если их ошибки были не столь велики. Император не любил вступать в дискуссии и детально объяснять, что он хотел от своих министров. Конечно, при желании, как известно, можно научить и «слона играть на барабане», но как говорится в народной поговорке: «Стоит ли овчинка выделки?». Проще было найти другого чиновника на высокий пост, который бы не забывал, что прежде всего должны быть интересы государства, а «не своя личная польза». Если между сановниками случались интриги и открытые конфликты, то «самодержец» обычно не выяснял долго, кто прав или кто виноват. Он часто убирал обоих, что являлось острасткой на будущее для других государственных мужей и предотвращало «ведомственные войны». Государственный аппарат, по убеждению императора, должен был действовать как одно целое: четко и слаженно. Императора Николая II его недоброжелатели (особенно в советские времена) упрекали как «никудышного управленца» и не имеющего сильной воли, который не терпел тех, кто начинал своей славой «бросать на него тень». Стоит напомнить, что благодаря последнему царю во главе правительства стояли такие выдающиеся личности, как С.Ю. Витте и П.А. Столыпин, а Российская империя выдвинулась на передовые позиции в мире. Правда, когда как, казалось, всесильный и незаменимый граф С.Ю. Витте за интриги получил отставку, то он посвятил себя написанию весьма тенденциозных воспоминаний, в которых порой сквозит большая обида. В беседе с писателем А.С. Сувориным он с нескрываемым раздражением высказал, что император Николай II не «самоволец, а своеволец». В этом замечании, не правда ли, есть какое-то противоречие тому утверждению, что у царя была слабая воля. Конечно, все познается в сравнении. Вскоре в России наступили времена правления государственного деятеля, в характере которого и даже в выбранном им псевдониме, звучала зловещая воля – И.В. Сталин. Этим деятелем до сих пор некоторые наши соотечественники восхищаются, как заботливым «отцом народов» и талантливым управленцем, «поднявшего страну с колен» на недосягаемую высоту. Хотя эту страну он и его соратники (общими усилиями) уронили после революций 1917 года в пропасть анархии и экономического хаоса. Не стоит забывать и о методах управления Сталина, когда начальники выполняли свою должность не столько «на совесть», сколько «за страх». Можно было в любой момент оказаться в тюрьме, в лагерях на Соловках или попасть под расстрел. Приближенным к Сталину наркомам или министрам нужно было к тому же обладать талантом «приспособленцев» и на интуитивном уровне почувствовать, что желает «вождь народов» или «хозяин». Генеральный секретарь на самом деле обладал властью большей, чем последний самодержец Николай II. Сталин фактически направлял все свои усилия, как бы усидеть на вершине государственной пирамиды, построенной большевиками. Социальный мировой эксперимент, основывающийся на сталинском тезисе «обострения классовой борьбы в условиях построения социализма», стоил больших жертв для простого народа. Каждый гражданин нашей “свободной” социалистической страны в случае малейшего несогласия или роптания оказывался под прессом отлаженной карательной системы ГУЛАГ. Однако путь к всеобщему добру не должен проходить через насилие, иначе добрыми намерениями дорога может быть вымощена в ад. Это не раз бывало во всемирной истории человечества.