Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»

Дубровин Николай Федорович

Глава V

Деятельность Севастопольского гарнизона после Инкерманского сражения. – Рескрипт Императора. – Икона Спасителя, присланная Императрицей. – Буря 2 ноября. – Сидение в ямах и завалах. – Назначение генерала барона Остен-Сакена начальником гарнизона, Нахимова его помощником и князя Васильчикова начальником штаба

После Инкерманского сражения жизнь севастопольского гарнизона тянулась по-прежнему: ежедневная стрельба и земляные работы составляли занятия гарнизона.

Моряки не оставляли своих орудий: при них они были день и ночь, здесь они обедали, ужинали – тут же и дремали. Когда было сделано распоряжение, чтобы прислуга, бывшая в течение дня при орудиях, сменялась на ночь для отдыха, то матросы, от первого до последнего, просили

позволения оставаться при орудиях бессменно, говоря, что будут защищаться и умрут, не сходя со своих мест.

«Ни ежедневные потери, – доносил князь Меншиков государю императору, – ни тягость службы на бастионах, ни воздвигающиеся перед их глазами новые неприятельские батареи, ни неумолкаемый гром орудий, денно и нощно потрясающих воздух и землю, – ничто не в состоянии заставить их умалить хоть на минуту исполнение своего долга; напротив, все это только усиливает их рвение, и они соперничают друг перед другом в мужестве и отваге, весело отстаивая столь близкий их сердцу Севастополь».

Эта стойкость, неутомимость и самоотвержение вызвали всеобщее удивление героям и благодарность царя и России.

«Меня счастливит, – писал покойный император Николай I в рескрипте князю Меншикову, – меня счастливит геройская стойкость наших несравненных моряков, неустрашимых защитников Севастополя. Господь воздаст им за все их доблестные подвиги, которым и примеру еще не было.

Я счастлив, что, зная Моих моряков-черноморцев с 1828 года, был тогда очевидцем, что им никогда и ничего нет невозможного, был уверен, что эти несравненные молодцы вновь себя покажут, какими всегда были и на море, и на суше. Скажи им всем, что их старый знакомый, всегда их уважавший, ими гордится и всех отцовски благодарит, как своих дорогих и любезных детей».

Отправив этот рескрипт с флигель-адъютантом князем Голицыным, государь поручил ему обойти все бастионы и батареи и лично передать морякам благодарность императора. С восторгом и слезами на глазах приняли герои восторженные и задушевные слова императора и, как бы в еще большее подкрепление себя, спешили поклониться образу Спасителя, привезенному тем же князем Голицыным от имени Императрицы как дар и благословение севастопольскому гарнизону.

В шесть часов утра 28 октября на площади перед Николаевской батареей было совершено молебствие при собрании войск и огромном стечении народа – всего, сколько еще оставалось в Севастополе. По окончании молебна протоиерей Лебединцев обратил внимание предстоявших на изображение лика Спасителя. Благословляя одной Своей десницей, Господь в другой руке держал Евангелие, раскрытое на словах: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11, 28).

– Видите ли, – сказал проповедник, – как утешительны слова Господа Вседержителя и как прямо идут они к прискорбным, даже до смерти, сердцам нашим… Господь Вседержитель, во власти Коего судьбы царств и народов, обещает покой всем приходящим к Нему… Он обещает покой всем труждающимся – тем паче труждающимся, как вы теперь, до крови и смерти, на поле брани за веру, царя и отечество. Господь Вседержитель обещает покой обремененным – тем паче тем, кто, подобно нам, обременены неправедно, не какой-либо обыкновенной в мире скорбью, а ужасным и едва не беспримерным по самому продолжению бременем огня, меча и смерти… Итак, будем труждаться с живой верой, и Господь подаст нам покой и радость; будем нести тяжкое бремя наше с благодушием и упованием, и Он, Всемогущий, снимет с нас те любые иго и бремя, кои так долго тяготеют над нами.

С наступлением сумерек икона была обнесена по всей оборонительной линии и затем поставлена на приготовленном для нее месте у входных ворот Николаевской батареи. Встречая икону, защитники горячо молились. Прикладываясь к святому образу, они принимали благословение Спасителя на новые беспримерные подвиги, которые предстояли севастопольскому гарнизону не только в борьбе с неприятелем, но и с самой природой.

Наступила глубокая осень. Сильные ветра давно уже чередовались с холодными проливными дождями, и, наконец, с рассветом 2 ноября поднялась такая сильная буря, какой не запомнят старожилы прибрежьев Черного моря. Накануне, 1 ноября, пошел проливной дождь с порывистым ветром. К вечеру погода сделалась еще хуже: дождь не прекращался, ветер свежел и, постепенно усиливаясь, к утру перешел в жестокий ураган. Море волновалось и пенилось, как кипящий котел.

В этот день оно было действительно черным, темные тучи, пробегая над поверхностью мрачных волн моря, изливали потоки дождя, смешанного с мелкими хлопьями снега и града. Ветер срывал верхушки волн и разбрасывал их на берег такой мелкой и густой пылью, что корабли, стоявшие в глубине бухты, исчезали в этой морской пене. Сквозь стену водяной пыли виден был только лес мачт, наклонявшихся от качки в разные стороны, видны были разорванные снасти и болтающиеся в воздухе лоскутья парусов. Ветер ломал деревья, срывал черепицу и железные листы с крыш, унося их как лист писчей бумаги. Свет затемнялся то градом, то крупой, то снегом.

Волнение в море достигло необыкновенных размеров. Среди неприятельского флота появилось всеобщее смятение. Корабли и прочие суда, бросаясь из стороны в сторону, сталкивались между собой, цеплялись своими снастями и наносили друг другу важные повреждения. Некоторые из них потонули, другие сели на мель. Повсюду слышались сигнальные выстрелы, свидетельствовавшие о гибели неприятельских судов. Сквозь сероватый туман видны были исполинские волны, покрытые обломками кораблей, которые с ужасным треском разбивались о прибрежные скалы и камни. При каждом отливе волны следующая загибалась огромным пенистым свитком и, как водопад, скрывалась в глубине беспредельного моря, унося с собой все встречающееся на пути. Посреди всеобщего хаоса видны были носящиеся в беспорядке части и остовы кораблей, пробитые бочки и раздробленные мачты. Неприятель потерял в этот день более 30 купеческих кораблей и транспортов, частью разбитыми, частью севшими на мель. Многие из погибших были нагружены зимней одеждой для войск.

В неприятельских лагерях было заметно большое смятение. Палатки и бараки, унесенные одним порывом ветра, перепутались с бочками, связками фуража и различными тюками. Все это катилось по скату холмов и перемешивалось с одеялами, фуражками, шинелями и с летающими в воздухе сеном и сухими листьями. Удивленные столь неожиданным явлением, англичане и французы бегали по всем направлениям: кто искал разнесенные ветром пожитки, кто собирал разорванные части полотна, кто мастерил себе новое жилище из уцелевших кусков или искал досок и камней, чтобы при помощи их устроить себе кое-какое закрытие от дождя и холодного ветра. Многие солдаты, не в состоянии будучи держаться на ногах, ложились на землю, пережидая окончания бури. По всему лагерю союзников бегали испуганные лошади, катились барабаны и летели по воздуху штабные бумаги. Так, списки 3-й английской дивизии найдены были в 4 верстах от палатки, в которой они хранились.

По всей линии севастопольских укреплений рвы и канавы были наполнены водой, грязь и вода покрывали все пространство земли, охватываемое глазом. Как тени бродили неприятельские солдаты, не зная куда преклонить голову и не имея возможности разложить костров и обогреться. Около полудня ветер переменил направление, но пошел снег, и сделалось еще холоднее. К вечеру ветер стал слабеть, но буря прекратилась только утром следующего дня.

Буря настолько расстроила союзников, что они почти прекратили свои осадные работы. Занятые устройством лагеря французы и англичане строили, кроме того, целый ряд укреплений на правой стороне своего расположения, чтобы отвратить повторение Инкерманского сражения.

Положение наших солдат было также далеко не завидное и, можно сказать, тягостное. С прекращением бури наступили холода. Погода с этих пор сделалась суровой и ненастной, дожди шли попеременно со снегом. Грунт земли размягчился до того, что повсюду была топкая и непроходимая грязь. Сообщение укреплений с городом сделалось весьма затруднительным от множества ям, вырытых бомбами и наполненных теперь водой. Находившиеся на укреплениях войска не имели ни крова, ни теплой одежды и подвергались вредному действию непогоды. В то время солдаты не имели еще полушубков и довольствовались мундиром и шинелью. В ненастную погоду они мастерили себе такие башлыки из рогожи, смотря на которые дивовались и свои, и французы. Рогожи эти выдавались для того, чтобы солдаты подстилали их под себя в землянках, бараках или сараях, где им случалось ночевать. Обыкновенно один куль выдавался на двоих, его резали вдоль на две части, так что каждому доставалось по готовому сшитому углу. Отправляясь в цепь или на часы, солдат захватывал с собой и принадлежащую ему половину куля. Надев его на голову, он защищал себя от дождя и непогоды.