Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»

Дубровин Николай Федорович

До самого рассвета почти никто не ложился спать, и ночь проводили с особой осторожностью. Цепь и секреты охраняют бастион снаружи, прикрытие не сходит с банкета, а орудийная прислуга находится непременно возле своих орудий. Черные тела чугунных пушек угрюмо смотрят в амбразуры, и, наведенные на случай нового штурма, они таят в своих огромных жерлах тяжелую картечь, готовую осыпать наступающих при первом их движении. Воткнутые возле орудий зажженные фитили светятся, как заостренный и раскаленный уголь.

Ночная тишина нарушается редким полетом бомбы или ядра да свистом пули, то звенящей, как струна, то отрывисто пощелкивающей, попадая во что-нибудь твердое. В глубине батареи тянется смена солдат, назначенных в прикрытие. Солдаты, выделяясь из рядов, поодиночке подбегают к освещенному батарейному образу.

Теплящиеся у божницы восковые свечи

бросают вокруг причудливый матовый свет, полуобрисовывая лишь на ночном фоне энергические спокойные лица подходящих молиться солдат. «Осеняя себя крестным знамением, каждый из них творил краткую молитву, иногда тихо, иногда во весь голос, а потом, задумчиво отодвинувшись назад, совершенно терялся во мраке».

Возле амбразуры сидит матрос, покуривая трубочку и мурлыча себе под нос, в отдалении видны несколько человек лежащих солдат. Они совершенно покойны. [Где же ужасы осады?] – спросите вы, смотря на эти спокойные лица. А вот подойдите к амбразуре, завешанной тросовым щитом.

– Здесь не ходите, ваше благородие, – скажет вам сидящий возле матрос, – как бы того…

– А что такое? – спросите вы.

– Пульки-с!.. – проговорит он, как бы нехотя.

– Ну, так что ж?

– Да вишь, как садит-то, эта амбразура нехорошее место.

В самом деле, пули так и барабанят по тросовому щиту, иная прорвется внутрь бастиона и зазвучит, как струна, тонким приятным звуком.

– А как же ты сидишь? – спросит подошедший.

– Мы ведь здешние… – проговорит он совершенно равнодушно, по-прежнему потягивая трубочку и сплевывая на сторону.

Рассветает. Солдаты, оставив дежурных у орудий, отправляются отдыхать одни в блиндаж, другие в разные поделанные ими норки и конуры. Прикрытие также сходит с банкета, оставляя там одних штуцерных. Половина людей приискивает себе место отдыха на батарее, где и располагается, не снимая амуниции; другая половина отправляется во вторую линию в ближайшие блиндажи, устроенные позади бастионов в соединительных траншеях. Как пещерные кельи, идут они, «углубляясь по обеим сторонам траншеи, выглядывая длинной вереницей дверок, дверец и дверей, порой створчатых, со стеклами даже. Когда бы ни приходилось проходить этой траншеей, постоянно можно было видеть ставившиеся в ней, у дверей блиндажиков, самовары, самоварчики или просто медные чайники – так что вверху траншеи беспрестанно вился дымок, точно бомбы рвались там поминутно».

С наступлением дня все оживает на бастионе: в разных направлениях работают солдаты – кто чинит амбразуры, кто платформу, а там заменяют разбитые туры новыми. У входа в блиндаж видны два офицера: один сидит на картечи для бомбового орудия и читает книгу, другой поместился возле, на обрезке дерева, и то с наслаждением тянет через соломинку лимонад, то напевает любимую песенку; в стороне сидят два солдата, из которых один тачает сапоги, другой, усталый и измученный, тянет из-за голенища чубук и трубку. По площадке расхаживают несколько кур и петух, содержимые солдатами в полном довольстве. На батарее Шварца был особенно знаменитый петух, прозванный Пелисеевым (Пелисье – французский главнокомандующий). Однажды бомба так напугала Пелисеева, что он с ужасным криком перелетел через вал и скатился в ров. Недолго думая молодой матрос бросился спасать офицерского петуха. Не обращая внимания на сыпавшиеся пули, он вскочил в амбразуру и, подобно петуху, тем же путем покатился в ров. Французы, увидя из своих траншей всю эту проделку, прекратили огонь, захлопали в ладоши сначала петуху, а потом и матросу. Пелисеев был спасен и долго потом расхаживал по батарейной площадке, служа предметом забавы для солдат в их однообразной жизни.

Проделки, подобные той, которую выкинул матрос, догоняя петуха, повторялись нередко. Мы приведем некоторые из них.

Был май месяц. В ложементах наших, возведенных перед 3-м бастионом, сидела команда штуцерных Камчатского егерского полка.

– Смотри, смотри! – закричал егерь Евсеев. – Что-с катится мимо!

– Чего тебе катится? Аль не видишь – заяц бежит.

– Катай его, Кузнецов, – на тебя бежит!

– Не замай его, – заметил четвертый солдатик, – может, оборотень какой…

Но Кузнецов прицелился: выстрел грянул – заяц убит.

В английских ложементах послышался смех.

Заяц лежал на средине между нашими и неприятельскими ложементами.

Ефим Кузнецов [26] перекрестился и вслед за выстрелом схватил у товарища заряженный

штуцер, выскочил из ложемента и побежал к убитому зайцу. Командующий отделением унтер-офицер и опомниться не успел, как Кузнецов был уже за валом. Наши и англичане забыли на время перестрелку, высунулись из ложементов и смотрели на удальца. Кузнецов схватил зайца за задние ноги, поднял ружье наизготовку и стал задом отходить к своим ложементам.

26

Ефим Кузнецов, штуцерник 11-й егерской роты Камчатского егерского полка, из крестьян Калужской губернии, Перемышльского уезда, деревни Филатово.

Англичане встретили смелую выходку удалого егеря единодушным «Ура!» и хлопали в ладоши. Кузнецов приостановился, снял шапку и, показав врагам зайца, скрылся в ложементах.

Головы спрятались – перестрелка закипела.

Кузнецов представил зайца командиру полка – и посыпались рубли удалому стрелку… А Кузнецов? Он с удивлением смотрел и понять не мог, где же тут молодечество: убил зайца, известное дело – не бросить же убитого зверя!..

Так разнообразили штуцерники свое скучное сиденье в ложементах. На 4-м бастионе почти в то же самое время явился большой бумажный змей, который долго летал над французскими траншеями, вызывая со стороны неприятеля батальный огонь и всеобщий смех. На других пунктах оборонительной линии появлялись на валу батарей на одном мельница, на другом – солдатик, ворочающийся по ветру, а на третьем – пильщик, установленный так, что постоянно находится в движении. Бывало, как появится такая забава, так и посыпятся из неприятельских траншей выстрелы. Солдаты смеются, а французы или англичане тешатся до тех пор, пока не собьют выставленной фигуры или начальник бастиона не прикажет снять из опасения, что она привлекает выстрелы. Потешившись над французами и томимые невыносимой жарой, солдаты расходятся в разные стороны, отыскивая прохлады: кто уходит в блиндаж, кто ищет хоть клочка тени. Мириады мух не дают покоя. В жаркие дни мухи сильно одолевали живущих на батареях. Это был второй внутренний враг, невыносимый в особенности для раненых. «На бастионах посредством так называемых камуфлетов уничтожали мух беспощадно. Когда в блиндаж набиралось их много, рассыпали по столу дорожки пороха и делали вспышку. Таким образом уничтожались мириады мух».

С наступлением дня пуля за пулей так и шмыгают повсюду, распевая на разные голоса. Навстречу этим пулям идет иногда солдат, неся ведро щей на обед товарищам и тихо переваливаясь с ноги на ногу. Часто пуля подымает струю пыли не более как на вершок от его ступни, а он как будто не замечает и продолжает переваливаться. Теперь нет места, в особенности на Корабельной, где бы не шмыгали эти гости. Тот, кто видел Малахов курган еще в марте, теперь не узнал бы его совершенно: он как будто сжался, сбился в кучу. Малахов курган и многие другие укрепления похожи были на лабиринт, в котором человек непривычный мог запутаться, заблудиться. Вся площадка кургана изрезана траншеями и всякими насыпями, поделанными сколько для защиты от неприятельских снарядов, столько же и для ружейной обороны внутренности кургана на случай занятия передовой его части неприятелем. Башни нет, она разбита и как будто ушла в землю от нагроможденных вокруг ее построек. Прежде выглядывай из-за вала сколько хочешь, теперь нельзя и подумать о том, чтобы высунуться хотя на минутку: пули, как шмели, так и реют со всех сторон. Стоит только поднять фуражку на штыке или палке, как вмиг она оказывается простреленной во многих местах.

Здесь все переменилось, только русские люди остались те же. По-прежнему видны группы беззаботных солдат, то веселых и смеющихся, то лежащих, раскинувшись во весь рост, и как будто нарочно подставляющих себя всяким снарядам. Тут же, в местах двух-трех, видны бабы, торгующие луком, хлебом, вяленой рыбой. В стороне, на площадке одной из батарей, пользуясь хорошей погодой, обедают офицеры; один сидит на пружинном кресле, занесенном сюда из города еще с начала осады, другой поместился на картечной жестянке, подложив под нее несколько поддонов или деревянных кружков. Возле них стоит русский мужичок-разносчик, являющийся на батареи раза два в день, несмотря ни на какую опасность. На груди его висит на георгиевской ленточке медаль с надписью «За храбрость». В сотый раз он рассказывает одним и тем же офицерам, что пожалован был этой медалью за то, что ходил с Хрулевым Степаном Александровичем во французские траншеи 10 марта.