Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Шрифт:
— Как твоих братьев? — тут же спросил Генрих — точно ужалил. — Или как Эдварда Уорика? По-твоему, все они одинаковы? Все эти мальчики, которые надеются стать королями?
— Артур никогда не будет заключен в Тауэр! Он — не они. Он — провозглашенный тобой принц Уэльский и должен жить на свободе. А я должна иметь возможность ездить с ним на прогулки. Недопустимо, чтобы мы постоянно чувствовали, что нам в своей же стране грозит опасность! Нельзя становиться пленниками в собственных замках!
Генрих стоял, отвернувшись от меня, и я не видела, какое у него было выражение лица, когда выкрикивала эти слова. Но когда он вновь ко мне повернулся, его красивое лицо было искажено гримасой неприязни и подозрительности. Он так буравил меня глазами, словно с удовольствием содрал бы с моего
— Почему ты так настаиваешь на этих прогулках верхом? — медленно начал он, и я почти физически ощутила, как сгущаются его подозрения. — Почему ты непременно хочешь, чтобы твои сыновья оставались здесь? Может, ты выезжаешь с Артуром на прогулку, чтобы встретиться с ними? Может, ты попросту обманываешь меня своими уверениями в безопасности этих прогулок? Ты что, решила тайком вывезти отсюда моего сына и передать его им? Ты сотрудничаешь с йоркистами? И вы намерены выкрасть моего сына? Неужели ты уже заключила с ними сделку? Ну и какой же договор вы сковали? Наверное, твой братец станет королем, а Артура сделает своим наследником? Значит, ты прямо сейчас намерена отправить Артура под его крыло, а ему самому сказать, чтоб он как можно скорее начинал вторжение? Как только ветер переменится в неблагоприятную для меня сторону?
Повисло долгое молчание. Я медленно осознавала, в чем он только что обвинил меня. Бездна его чудовищного недоверия и страха приоткрылась прямо у меня под ногами, и мне казалось, что я сейчас упаду в эту бездонную пропасть.
— Генри, неужели ты действительно думаешь, что я твой враг?
— Я все время слежу за тобой, — сказал он, не отвечая на мой вопрос, — и моя мать тоже. И ты не получишь моего сына и наследника. Я не позволю тебе им распоряжаться. А если тебе захочется куда-то с ним вместе отправиться, ты отправишься туда только вместе с людьми, которым я могу доверять.
Неудержимый гнев охватил мою душу; я резко повернулась к нему и злобно прошипела:
— С людьми, которым ты можешь доверять? Назови хоть одного! Можешь? Найдется у тебя хоть один такой?
Плечи его вдруг поникли, и он, прижав руку к сердцу, словно я с силой ударила его в грудь, прошептал:
— Что тебе известно?
— Мне известно одно: ты абсолютно никому доверять не способен! Мне известно, что ты оказался в пустынном аду, тобою же самим и созданном!
Нортгемптон. Осень, 1493 год
Мы переехали в Нортгемптон. Здесь Генрих принимал тех, кого посылал на переговоры с моей тетей, вдовствующей герцогиней. Все торговые отношения между Англией и Фландрией были прекращены; никто не мог ни приехать оттуда, ни уехать туда; английская шерсть больше не должна была поступать во Фландрию, пока «этот мальчишка» держит там свой собственный, пусть и очень маленький двор, а эта «решительная особа», моя тетя Маргарет, продолжает утверждать, что он — ее племянник, и шлет послания правителям других государств, настойчиво прося поддержать его законные требования.
Представители Генриха с восторгом доложили ему, как оскорбили мою тетку, высказав в ее присутствии и при всех ее придворных предположение, что она рыщет по всем закоулкам в поисках незаконнорожденных мальчиков и одного за другим посылает их против Генриха Тюдора. Они также непристойно пошутили, предположив, что «этот мальчишка» приглашен ею для любовных утех, поскольку она, как и многие пожилые женщины, страдает от нездорового влечения к юнцам. А может быть, говорили они, герцогиня с возрастом попросту утратила последние крохи ума, всем ведь известно, что у женщин ума и здравомыслия ни на грош, тем более она из семейства безумцев. Тем самым они заодно оскорбили и мою бабушку Сесилию, герцогиню Йоркскую, которой было уже почти восемьдесят лет, и мою покойную мать, и меня, и моих сестер, и мою кузину Маргарет. И Генрих позволял им все это говорить, и даже заставлял их повторять свои рассказы в моем присутствии, и ему, похоже, было все равно, какой вонючей грязью швыряют в Йорков, лишь бы хоть один комок угодил в «этого мальчишку» и запятнал его.
Я слушала эти мерзкие сплетни с каменным
Однако посол Уильям Уорем, оскорбляя мою тетку, зря времени во Фландрии не терял: он заставил своих клерков и своих людей обыскать всю страну в поисках тех семей, в которых некогда пропал мальчик. Откликнулись сотни людей, которые утверждали, что лет двадцать назад у них действительно прямо из колыбели исчез новорожденный младенец, так, может быть, это он и есть? Были и такие, чей ребенок когда-то ушел из дома и пропал. Так, может, это герцогиня его украла? Другие рассказывали, будто их сынок несколько лет назад упал в реку, и его унесло течением, но тело так и не нашли. Так, может, он остался жив и теперь выдает себя за Ричарда, герцога Йоркского? Все желающие высказаться один за другим выходили вперед и рассказывали очередную печальную историю об исчезнувшем ребенке, но ни одна ниточка в этих рассказах не способна была связать неких пропавших простолюдинов с этим юношей, образованным, воспитанным, учтивым, так умело руководящим своим маленьким двором, так тепло рассказывающим о своем отце, так мило беседующим со своей теткой Маргарет и так уютно чувствующим себя в ее доме.
— Вы так и не узнали, кто он такой, — почти равнодушным тоном заметила я. — Вы потратили целое состояние, заставив сэра Уильяма заплатить половине матерей христианского мира за рассказанные ими истории об их пропавших сыновьях, но вы по-прежнему не знаете, кто такой «этот мальчишка» и кем он может в итоге оказаться.
— Я непременно это узнаю, — сквозь зубы проронил Генрих. — Я выведу мальчишку на чистую воду, даже если мне самому придется написать историю его жизни. Впрочем, я уже и теперь могу кое-что из этой истории тебе поведать. Он вынырнул на поверхность где-то лет десять назад и в той семье прожил года четыре. Затем поблизости случился сэр Эдвард Брэмптон, который и переправил его в Португалию — в этом сэр Эдвард признался сам. Там-то мальчишку и стали называть Ричардом, герцогом Йоркским; он был принят ко двору, и все стали считать, что он и есть исчезнувший принц. Затем сэр Эдвард перестал ему покровительствовать — не имеет значения, почему, — и мальчишка перешел на службу к Прегенту Мено, с которым и странствовал по свету — и Мено все это признает. У меня имеются свидетельские показания обоих — сэра Эдварда и купца Мено. Затем Мено отправился с мальчишкой в Ирландию, и теперь уже ирландцы стали называть его Ричардом, герцогом Йоркским, и подняли мятеж, желая восстановить его права на английский престол, — у меня есть многочисленные признательные показания участников этого мятежа. Из Ирландии мальчишка сбежал во Францию, и король Карл принял его как истинного принца Йоркского. Но как раз в тот момент, когда мальчишку должны были передать мне, он снова ухитрился сбежать — во Фландрию, к твоей тетке.
— И у тебя все это записано? — спросила я с легким презрением.
— Я лишь подписывал свидетельские показания. Благодаря им я могу проследить каждый его шаг, каждый день его жизни после пребывания в Португалии, — сказал Генрих.
— А до Португалии? До этого — ничего, никаких сведений? Ничего, что доказывало бы, что он действительно родился и вырос в некой конкретной семье и в некоем конкретном месте! — заметила я. — Ты сам сказал, что он «вынырнул на поверхность» лет десять назад. А что было до этого? Может быть, он скажет, что «вынырнул на поверхность» прямо здесь, в Англии, совершив успешный побег из Тауэра? Все, что записано в показаниях твоих свидетелей — хоть ты и клянешься, что это вполне достоверные данные, — вряд ли способно опровергнуть его заявления. На мой взгляд, эти свидетельские показания лишь подтверждают то, что «этот мальчишка» — сын Йорка.