Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Шрифт:
Генрих перехватил мой взгляд и сказал равнодушно:
— Выглядит хорошо.
— Да, неплохо, — согласилась я.
Присутствие Тюдоров, впрочем, было отмечено невероятным количеством алых роз, которыми была убрана буквально вся арена; немногочисленные белые розы Йорков терялись среди множества красных роз Ланкастеров. Но порой можно было заметить и новые розы — их теперь все чаще специально выращивали для подобных случаев: это были «розы Тюдоров», белые с красной сердцевинкой, словно каждый йоркист в душе был ланкастерцем.
Каждый в Англии получил приглашение на этот турнир,
Как только турнир завершился, но люди еще не успели разойтись и разъехаться по домам, Генрих выслал своих гвардейцев-йоменов, и огромное количество людей — виновных и невинных — было арестовано; людей хватали прямо в домах, а многих и вовсе вытаскивали из постели. Это был поистине великолепный ход со стороны Генриха; были арестованы все те, чьи имена фигурировали в донесениях с той поры, когда в них впервые был упомянут «этот мальчишка»; и вот сегодня их схватили как раз в тот момент, когда они менее всего этого ожидали. Собственно, они сами шагнули в расставленную Генрихом ловушку. Да, это был поистине блестящий ход. Безжалостный. Жестокий.
Юристы пребывали в некоторой растерянности; большая их часть прибыла на турнир в качестве гостей, их клерки тоже праздновали, и обвиняемым оказалось весьма сложно найти себе адвокатов, способных представлять и защищать их в суде; они даже друзей своих не смогли или не успели отыскать, чтобы те внесли за них те гигантские штрафы, которые были наложены Генрихом. Несчастных арестовывали по десять человек за раз, и столица, убаюканная беспечностью долгих дней веселья, как-то совсем позабыла, что ими правит король, который никогда не бывает беспечен и вряд ли когда-либо бывает просто весел.
Лондонский Тауэр. Январь, 1495 год
Наш двор переехал в Тауэр, словно город был осажден неприятелем, и мне пришлось занять самые нелюбимые мои покои, да еще зимой, в самое отвратительное время года. Генрих нашел меня, когда я сидела на каменном подоконнике возле узкого, как бойница, окна и смотрела на темные облака, из которых без перерыва сыпался холодный дождь, морщивший поверхность реки, протекавшей под стенами Тауэра.
— А у тебя уютно, — сказал Генрих, грея руки у огня.
Я промолчала, и он кивком указал моим дамам на дверь; те, поняв, что нас нужно оставить одних, засеменили к выходу, стуча по каменному полу кожаными
— Детей я приказал разместить рядом с тобой, за соседней дверью, — сказал Генрих. — Я знаю, ты любишь, когда они у тебя под боком.
— А где Эдвард Уорик? Мой кузен?
— У себя, как обычно, — пожал плечами Генрих и чуть поморщился, поскольку мой вопрос застал его врасплох. — Жив и невредим, разумеется. Здесь ему ничто не грозит — при такой-то охране.
— А почему мы не остались в Гринвиче? Неужели там нам могла грозить какая-то опасность?
— О нет! Мы и там были в полной безопасности! — Генрих снова протянул руки к огню и растер их. Тон у него был какой-то неестественно легкий, и я не сомневалась: случилось нечто весьма неприятное.
— Тогда зачем же мы переехали в Тауэр?
Он оглянулся, проверяя, заперта ли дверь, и сказал:
— Один из главных приверженцев «этого мальчишки», сэр Роберт Клиффорд, возвращается домой, в Англию. Он предал меня, но теперь зачем-то вновь ко мне возвращается. И вскоре может явиться сюда с докладом, рассчитывая завоевать мое расположение, и тогда я с легкостью смогу его арестовать. Я просто отправлю его на несколько лестничных пролетов ниже — из моих покоев прямо в тюрьму! — Генрих улыбнулся, словно именно это и было главным преимуществом жизни в Тауэре — королевские покои рядом с камерами для предателей.
— Сэр Роберт? — переспросила я. — Мне казалось, что он, предав тебя, давно уже покинул Англию и не имел ни малейшей возможности вернуться. Ведь он, по-моему, сбежал тогда к «этому мальчишке»?
— Да, и все это время был с ним! — Вспомнив об этом, Генрих мгновенно вышел из себя. — И этот глупый мальчишка ему доверял! Он доверил ему не только свою сокровищницу, но и свои планы. А сэр Роберт все это привез мне! А еще он прихватил с собой некий мешок.
— Мешок?
Генрих кивнул. Он внимательно следил за мной.
— Мешок с печатями, — пояснил он. — Каждый, кто здесь участвовал в заговорах и вел с мальчишкой переписку, запечатывал свои письма личной печатью. А мальчишка, получая письмо, срезал с него печать и хранил ее, точно залог. И теперь сэр Роберт привез мне целый мешок таких печатей. Там есть все, что угодно. Полное собрание! Благодаря этим печатям я могу установить любого, кто участвовал в заговорах против меня.
Его лицо сияло от торжества, он был доволен, как кот-крысолов, которому удалось собрать сотню крысиных хвостов.
— Ты знаешь, сколько там печатей? Догадайся! — По его тону было ясно: он уверен, что сейчас поймает меня в ловушку.
— И сколько же?
— Сотни!
— Сотни? Неужели у него сотни последователей?
— Но теперь я знаю их всех! А ты знаешь, какие имена в этом списке?
Мне не терпелось узнать это, но я прикусила язык и сказала:
— Конечно же нет. Откуда мне знать, кто ему писал? Я понятия не имею, ни сколько в этом мешке печатей, ни чьи они. Я даже не уверена, соответствует ли действительности эта коллекция. А что, если это подделки? Что, если на этих печатях имена людей, которые по-прежнему тебе верны, но когда-то давным-давно писали герцогине Маргарите? Что, если тебе умышленно подбросили этот мешок и сэр Роберт действует в интересах самозванца, желая наполнить твою душу сомнениями? Что, если твои враги задумали таким способом посеять среди нас страх?