Первая жена
Шрифт:
– Мам, ну куда ты ушла? Давай обедать! – канючила дочь из-за двери, и Надежда, решительно взяв себя в руки, пошла дорезать салат.
Ну насчет «взять себя в руки» она, скорее всего, погорячилась, потому что кончик носа конечно же покраснел и пятна на лице выступили. Никуда от них не денешься.
– Мам, да не переживай ты так! Я думала, ты знаешь.
Надежда не была настроена на обсуждение подобных тем с дочерью. Она молча налила ей суп, поставила на стол миску салата, щедро заправленного сметаной, и отправилась звонить Глебу.
*
– Вот паршивка! – Глеб не стеснялся в выражениях. – Ну-ка дай
– Подожди, Глеб! Ты мне сначала объясни, а с ней потом разберешься…
– А что тут объяснять? Тут и объяснять нечего! – начал заводиться Глеб. – Я даже не знаю, о ком она. Мало ли сотрудниц на работе, с кем она могла меня видеть.
– Ну она же не сказала «сотрудница» или «подчиненная». Она сказала вполне определенно: любовница. – Надежда даже застонала, произнося это слово. – Глеб, если бы ты знал, как мне неприятны все эти выяснения, – сквозь слезы говорила она. – И по телефону вроде бы глупо, и сил нет дождаться тебя… Приходи пораньше, если сможешь!
– Хорошо, хорошо, приду… Только кого же она имела в виду? – будто бы сам с собой рассуждал он. – Может, с какой-то новой продавщицей я разговаривал. Или, скорее всего, она меня видела в кафе с Машей! Ну точно! Фу! – выдохнул он. – Слава богу, вспомнил! А то и сам как-то напрягся.
– Какая Маша?
– Да я говорил тебе! На той неделе Валерка звонил, однокурсник, просил дочку свою на работу устроить. Ну она приезжала, мы с ней в кафе пообедали, потом я ее проводил немного…
– И что?
– Да ничего… Девочка, может, и неглупая, только амбиций выше крыши. Сразу ей место руководителя подавай и зарплату высокую. Не стал я ее брать. Но время уделить пришлось – все же дочь приятеля. Да ты вспомни, я же тебе говорил.
– Ну да… мельком как-то…
– А что про нее подробно рассказывать? Таких знаешь сколько?! Знакомые, приятели, друзья друзей… И каждому помоги, время удели. Кого на работу, кому денег в долг… Теперь вот чаще с детьми стали обращаться. Да что я тебе все это говорю?! – Глеб с досадой прервал сам себя. – Это моя каждодневная, обычная жизнь. И ты о ней все знаешь.
– И мне так казалось, что знаю… – еще грустно, но уже гораздо спокойнее произнесла Надежда.
– Ну Анька! Вот вырастили на свою голову! Я разберусь с ней вечером!
*
Вечером был скандал. Глеб орал на дочь. Та поначалу хамила, дерзила и всячески выражала свое непримиримое отношение к родителям вообще и к той жизни, которую они ведут, в частности, пока не получила затрещину от отца. Тогда она зарыдала, закрылась в своей комнате и не выходила оттуда до утра.
Утром Аня прошмыгнула в ванную, забежала на кухню, схватила яблоко, пару шоколадных конфет и, ни с кем не разговаривая, благо что на ее пути никто не встретился, убежала в школу.
Аня училась в одиннадцатом. Ей оставалось несколько месяцев до выпускного. С выбором профессии все было давно определено родителями. Ей приходилось только подчиняться и воспринимать те знания, которые давали репетиторы. Будущее дочери виделось ее папе и маме весьма респектабельным: менеджер высокого звена. Впрочем, что это такое, толком никто из них не понимал, но звучало красиво, и Аня честно готовилась поступать, хотя, если быть откровенной перед самой собой, ей мечталось о театральной карьере. Она зачитывала журналы о знаменитостях до
Моноспектакли эти в основном почему-то получались эротическими. Аня обнажалась, любуясь своей девичьей красотой, и представляла себя уже не актрисой, а стриптизершей. Только заикнуться об этом кому-либо было немыслимым. Поэтому она рьяно кидалась в бездну макро– и микро– экономических понятий, штудировала учебники и по сто раз повторяла математические формулы. Мечты о сцене оставались лишь мечтами, хотя Аня не просто не отказывалась от них, а культивировала в себе интерес к выступлениям, покупая себе изредка белье необыкновенной красоты и любуясь собой в отражении зеркал. Она бы с удовольствием пошла заниматься танцами, но сейчас, накануне поступления времени на это не было совсем, и она ограничивалась лишь самолюбованием и планами о школе танцев, которую сможет посещать, став студенткой.
Выпад против родителей выглядел, скорей, подростковым бунтом, выражающим максимализм и негативизм одновременно. Продиктовано это было, вероятней всего, внутренними противоречиями, а отнюдь не нелюбовью к родителям. Предков своих Аня любила, однако в пору переходного периода, несколько затянувшегося в ее случае, не могла порой сдерживать скептицизм, недовольство и раздражение некоторыми обстоятельствами.
Ей казалось, что мама недостаточно следит за собой, что отец выглядит намного интереснее, хоть и старше матери. И что при попустительском отношении к себе можно запросто утратить внимание мужа. Что незачем позволять папе такую свободу, что можно больше денег тратить на наряды… Все это она периодически высказывала матери. Та вроде бы слушала, но, похоже, близко к сердцу не принимала. Во всяком случае, по мнению Ани, выводов не делала и поведения своего не меняла.
Именно это бездействие больше всего и беспокоило Аню. Казалось бы, так просто: займись собой, смени наряды, найди хорошего тренера, контролируй отца… Ан нет! Мать вела годами устоявшийся образ жизни и ее, судя по всему, все устраивало.
Ане было невдомек, что она не вправе ни судить мать, ни указывать ей, ни критиковать. Она совершенно серьезно считала, что знает о современной жизни больше, понимает эту жизнь лучше, и то, что мать не реагировала на замечания дочери, вызывало досаду, раздражение и, понятное дело, неудовольствие.
*
Надежда проснулась поздно. С отечными глазами и тяжелым сердцем. Они с Глебом разговаривали полночи, потом он засел за компьютер, а она пыталась читать. Но никакого чтения не получилось. Так, листала журналы, смотрела картинки, отмечая про себя броские заголовки и модные темы.
Она и в самом деле вряд ли могла считать себя светской дамой в общепринятом смысле этого слова. К тому же ни нарощенных ресниц, ни татуажа губ, никакого силикона и искусственных ногтей у нее не было. У нее не было также мании громких брендов. Она не гонялась за закрытыми распродажами, не имела знакомых, которые держали бы шоу-румы. Зато она умело вела дом, создав в нем уют и поддерживая порядок. Она отлично готовила, следила за гардеробом всей семьи и считала, что составляет истинное счастье своего супруга. Для Глеба Надежда и вправду оставалась привлекательной женщиной. Ему нравились ее мягкие формы, ухоженные руки.