Первомай
Шрифт:
Фигурка у Закировой была миниатюрная, точёная, ладная, красивая. Грудь небольшая, но с большими, задорными тёмно-коричневыми сосками.
— Я не поняла, тебе особое предложение надо?
Я подошёл к ней, но она сделала шаг назад и вытянула руку.
— Нет! Будешь делать, что я скажу!
Я усмехнулся и прошёлся взглядом по её пересохшим губам, тонкой шее, плечам, торчащей груди и сморщившимся соскам, по животу, изящным бёдрам, чёрному кустику жёстких волос, острым коленям, тонким лодыжкам и узким стопам.
— Раздевайся! Хватит
— Кажется, кто-то нарывается, — усмехнулся я.
— Что?! — округлила она глаза.
— Кажется, кому-то придётся задать основательную трёпку!
Назвать утро романтичным едва ли было можно, но определённое тепло было вполне ощутимо.
— Не вздумай болтать о вчерашней ночи! — практически приказала Ирина. — И строить дурацкие планы. Это была просто психологическая помощь, ясно тебе?
— Очень действенная помощь, надо сказать. Мне действительно помогло. Но, как часто бывает в терапии, лечение нужно принимать длительным курсом, три раза в день перед едой.
— Серьезно? Ну, смотри, не пожалей!
Вместо фабрики я направился в поликлинику.
— Ты, Жаров, что членовредительством занимаешься? — накинулась на меня невропатолог Варя. — Ты знаешь, какой самый важный член у нашего организма?
— Знаю, — хмыкнул я.
— Не знаешь, мне кажется. Голова! Вернее, мозг. А это что такое? Почему всё лицо жёлтое? Ты так можешь дураком сделаться. А это, если ты не знал, навсегда!
Поворчала, пожурила, но больничный выписала. Поэтому на работу я не пошёл с чистой душой. После поликлиники я вернулся в квартиру к коту Ваське и, наверное, минут сорок ждал, когда за мной приедет машина.
Хорошо иметь много друзей и родственников. Седой худосочный дед приехал за мной на «копейке» и повёз в Краснокузнецк. Высадил у вокзала и уехал. А я позвонил менту, которого Ирина мне рекомендовала.
Мы встретились с ним в кафетерии гастронома, расположенного неподалёку от театра. На вид ему было лет пятьдесят. Седой уставший неповоротливый человек, явно с лишним весом, испариной на лице, мешками под глазами и безо всякого интереса к жизни.
Он заказал стакан ячменного кофе с молоком и два коржика. Встал перед высоким столиком, отпил из стакана, вытер носовым платком лоб и, подняв брови домиком, сказал:
— Я вижу, ты парень молодой и видный, над… Смазливый, можно сказать. Запудрил девке мозги, но меня ты не проведёшь, над… Я ради Ирины с тобой, конечно, встретился, но знай, я тебя насквозь вижу. Так что, ради неё же сделаю всё по-своему. Мне ты своими сказками голову не заморочишь, ясно? Поэтому давай, рассказывай, чего ешь. Только областную прокуратуру я о нашей беседе в любом случае проинформирую. Не дёргайся, не дёргайся, шуметь, над, не нужно. Вон глянь в окно. Видишь? Ну, и всё, над.
К гастроному подъезжал уазик. Серая «буханка».
29. Связаны одной ниточкой
Пал
— Пал Палыч, вы почти что Знаменский, — пожал я плечами. — Такой же мудрый, похоже. Будь по-вашему. Без прокуратуры нам никуда не деться. Никуда. Я ж понимаю. Только вы тоже поймите. Свою выгоду, не мою.
— Ну-у-у… — махнул он на меня рукой. — Завёл шарманку. На доверии развести желаешь?
— Ай, да ну вас, — усмехнулся я.
Нет, честное слово, я уже начал становиться фаталистом. Такие у меня качели в последнее время возникали, что никакого адреналина не напасёшься. Всё, забастовка, похоже, у производителя, так что в этот раз я обошёлся без учащённого сердцебиения, мандража и прочих радостей.
— Причём здесь развести? Поедем на адрес к конкретному часу и схватим… Нет, вы сами схватите убийцу, пытающегося убить вторую жертву. С поличным. Прижмёте его, гаркнете погромче, он и в первом убийстве сознается. Вам звезда на грудь и ещё две на плечи, почёт и уважуха.
— А тебе? — прищурился он.
— Мне? Мне ничего.
— То есть, ты такой вот Тимур и его команда что ли?
— Ну…
— Чего «ну»?
— А мне моральное удовлетворение.
— И снятие обвинений, да?
— Это само собой. Но обвинения в любом случае с меня снимут.
— И от чего же удовлетворение?
— Хочу старлея Зубатого по носу щёлкнуть.
Пал Палыч крякнул.
— А зная, какой он мудак, — продолжил я, — сдаётся мне, что не один я хочу его щёлкнуть. Возможно, некоторые боевые следаки и опера хотели бы его ещё и носом ткнуть. В то, что он после себя оставляет.
— Точно, паря, — прищурился Серпуховской. — Такой же ранний да наглый, как и ты. Только начал работу, а уже обгадился.
— Но я-то не из прокуратуры. Я со швейной фабрики. И к старшим товарищам всегда прислушиваюсь. Так что берите и пакуйте. Или продолжайте обтираться, когда этот выскочка в вашу сторону…
— Хватит! — оборвал он меня. — Хватит! Много берёшь на себя, сынок.
Свежие раны от недавнего конфликта ещё не зажили и сердце кровоточило. Ирина сказала мне об этом «по большому секрету». И вот теперь я самым бесчестным образом разыгрывал карту, воспользовавшись инсайдерской информацией.
Пал Палыч, естественно, это прекрасно понимал, мои подводки были шиты белыми нитками. Он видел, что я беззастенчиво играю на его желании утереть нос этому наглецу Зубатому. Видел, но желание было настолько сильным, что все мои не слишком тонкие манипуляции достигали цели.
Он снова крякнул и сделал большой глоток кофейного напитка.
— И во сколько нужно ехать? — спросил он.
— В одиннадцать часов.
У второй жертвы убийцы с уязвлённым самолюбием были ходики, и он запомнил, что с последним ударом кинулся на неё и накинул на шею чулок, ставший капроновой удавкой.