Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
Шрифт:
Повесив голову, Геннадий думал над неприятными известиями дьяка. Дело выглядело решительно негоже, Новгород продолжал колобродить. Семена, посеянные стригольниками и другими вольнодумцами, прорастали. Еретики пёстрообразно разбились на многие толки; новгородцы в укромных уголках — они помнили, как спихнули с моста Карпа с дружками его — кипели спорами о божественном. Наружно еретики-попы показывали себя великими ревнителями веры, громко требовали бичей и скорпионов для всех в вере шатающихся, а потихоньку совращали народ.
— И что же, много по городу таких злодеев? — тяжело вздыхая, спросил владыка.
Он был угрюм. Чего доброго, митрополит теперь поставит ему в вину прежнее разладие и потянет его
— Да как тебе сказать, владыко? — развёл дьяк корявыми руками. — Ежели бы они оказывали веру свою, то…
— А, дурак!.. — сердито бросил владыка. — Ежели бы они оказывали зловерие своё, так тогда мне тебя и спрашивать было бы нечего. Вот доверь дело таким олухам Царя Небесного, а потом и скреби в затылке-то! Что в народе о них говорят?
88
Потянет его к Иисусу —т. е. привлечёт к ответу, к судебному разбирательству . Прим. сост.
— А говорят так, владыко, — несколько обиженно сказал дьяк, — что из попов многие их прелести поддались и в городе, и даже будто и по сёлам, и множицею глаголют и словопрение творят, пытая неизречённые судьбы Божии. Но очень уж все они тонки… Так можно сказать: который поп с простинкой, так на это дело пойти побоится по невежеству своему, а те, которые книжному учению хитры, те, почитай, все с разбойниками заодно тянут…
— Ах ты, Боже мой, Боже мой! — сокрушённо качал головой владыка. — Ну, что ты с такими олухами делать будешь? И главное, никак я не пойму, чего попишки-то тут добиваются: ежели попов не надо, так сам-то ты, дурак, чем жить будешь?
— Да что, владыко святый, — приблизившись и понижая голос до шёпота, продолжал дьяк, делая страшное лицо, — сказывают, что попы-то наши, которых государь с собой на Москву взял и там протопопами в своих соборах поделал, будто они давно уж в ересь совратились и будто уж многих в Москве на свою руку перетянули.
— Ну, ты тоже наговоришь! — с неудовольствием отмахнулся от него владыка. — Ещё маленько, ты и самого митрополита в еретики запишешь…
— Так болтают, владыко… Митрополит не митрополит, а архимандрит Зосима будто с ними, да дьяки крестовые Истома и Сверчок, да дьяк государев Фёдор Курицын, да будто, — он опять сделал страшное лицо, — и невестка государева Елена.
Владыка опустил голову: дожили, неча сказать!
— Что же мы теперь делать-то будем? — задумчиво проговорил он наконец. — То ли сперва нам самим тут всё дело испытать, а потом послать в Москву о том грамоту, то ли скорее нарядить в Москву гонца, и пусть они там сами разбирают? Да! — вдруг вспомнил он. — А ты говорил, волхвов каких-то, что ли, на Белоозере изловили? Где они?
— В подклети пока заперты, святый владыко, твоего суда ждут.
— Ну, это ладно. Пущай вечор приведут их ко мне.
И в то время как владыка — он просто упрел от напряжения — с дьяком Пелгуем раскидывали умом, как им лучше взять под жабры воинство сатанино, слух об измене дьяка Самсонки и попа Наума уже распространился по городу, и вольнодумцы засуетились. Боярин Григорий Тучин — он с разрешения государя прибыл на некоторое время по делам в Новгород — в последнее время всё больше задумывался над чернью, которая, примазавшись к вольнодумцам, топила святое для него дело уже одним только присутствием своим, тупостью и всё растущею распущенностью. Освободившись от узды церковной, они считали себя вправе утверждать, что все — «значит, всё вранье», пьянствовали, развратничали и в то же время смотрели
Звук воротной щеколды в тишине знойного летнего полдня оборвал вдруг ход его мысли. Он заглянул в окно светлицы. То был прижившийся у него Терентий да дружок его, поп Григорий Неплюй. Они вошли. Среди нововеров сам собой установился обычай избегать тех утомительных правил приличия, которые так прочно сидели в нравах Руси: всех этих бесчисленных вопросов о здоровье чад и домочадцев и прочем. Отец Григорий просто поздоровался с маленьким боярином, и все сели к столу. Отец Григорий был заметно встревожен.
— Еньку схватили сегодня, сына отца Семёна, — сказал он. — Сказывают, розыск повели теперь с пристрастием. Многие из наших уже покинули город, а которые и на Москву бросились. Там словно поопаснее. Ты как о том деле полагаешь, боярин?
— Я полагаю так, как и старец Нил, — отвечал Тучин. — Ежели человек пошёл за правдой, то с миром столкнуться он должен неизбежно.
Помолчали.
— Главное не то меня смущает, что за правду пострадать придётся, — задумчиво проговорил с сияющими глазами отец Григорий, — а то, что уж очень много пакостей чинят наши. Сказывают, что Наумка этот самый, непутный, нарочно спал на иконах да в мовницу [89] их с собой брал и там, на них сидя, мылся, а Макар-дьяк из просвирок кресты вырезывал да бросал их собакам…
89
Мовница— баня . Прим. сост.
— Тут наша вина, — грустно сказал маленький боярин. — Надо было строже выбирать людей. Не говорил ли Спаситель, что нельзя зря земчуга бросать?..
— Дак неужто же только одни избранники какие-то спасутся? — недоуменно посмотрел на него поп. — Не знаю, а мне как-то это… того… обидно… Ежели малых сих соблазнили, как же не сделать их зрячими?
— Вот мы и сделали: на иконах моются, а собакам на посмех просвирки кидают… — тихо уронил Тучин. — Прав был старец Нил: ты сперва в себе-то татарина убей. Может, и в самом деле лучше всего в леса уйти… Вот сейчас на владычнем дворе терзают глупых людей за кукиш их, а стань они на место владыки, они его терзали бы за Троицу…
На лице его смуглом было страдание.
— Духом ты словно маленько упал, боярин, — ласково проговорил отец Григорий.
— Нет, я считаю так, что я духом вознесся, — отвечал тот, и в самом деле его лицо вдруг просияло внутренним огнём. — Редко правда радостна бывает, но принять её всё же надо только потому, что она правда.
Терентий поглядывал ласковыми глазами своими то на одного, то на другого. Он не очень схватывал то, о чём дружки говорили, но он был сердечно расположен к обоим: уж очень они душевные люди!