Первородный грех. Книга первая
Шрифт:
– Постой, – решается наконец Иден. Она вовсе не хочет, чтобы в ее руке ковырялась иглой одурманенная Донна. Ее сомнения улетучиваются. Схватив жгут, она стягивает им себе руку выше локтя. – Давай.
Донна неохотно кладет ложку и зажигалку на столик, затем опускается на колени у ног Иден и, выбрав подходящую вену, начинает похлопывать и поглаживать ее, при этом бормоча что-то себе под нос.
– Теперь попрощайся, детка.
– С чем? – чуть слышно спрашивает Иден.
Донна ухмыляется. Ни хрена-то не знает эта таращащаяся на нее сверху вниз своими холодными зелеными
– Со всем.
Иден следит, как наполняется шприц.
– Со всем, что ты ненавидишь, – мечтательно произносит Донна.
На вид героин грязновато-желтый.
– Со всем, что ты любишь.
Иден хочет спросить, чем Донна его разбавила, но прикусывает губу. В конце концов, какая разница? Отступать она все равно не собирается.
Донна поглаживает руку Иден, чтобы у той лучше проступила вена.
– Спирт, – сдавленно произносит Иден. Не хватало ей еще получить заражение крови.
Качая головой, Донна протирает спиртом место укола. Ей-то не раз приходилось пользоваться водой из туалетного бачка и делить иглу с дюжиной незнакомых наркоманов, причем настолько тупую, что они вынуждены были затачивать ее о спичечный коробок. Что ж, через месяц-другой Иден уже не будет такой разборчивой.
– Ну, теперь все?
Иден кивает. Ее тело приготовилось. В воздухе пахнет бедой. Но волнение прошло. Ей даже нравится это ощущение чего-то зловещего. Страх переходит в какую-то непонятную внутреннюю дрожь.
Она уже давно готова к этому шагу. Вдыхать пары сублимирующего героина было приятно, но все же недостаточно приятно. Она грела его на фольге, втягивала через соломинку в легкие и чувствовала, как расцветал ее мозг, а тело становилось прозрачным и невесомым, и все исчезало, и оставался лишь волшебный, радостный кайф.
Но все это было баловством, чудесной прелюдией, у которой мог быть только один конец. Этот.
Донна постукивает ногтем по шприцу.
– Видишь? Надо убедиться, что внутри не осталось воздуха. Вредно для сердца.
– Угу.
Донна без промедлений вводит иглу в вену. Иден почти не морщится. Ей совсем не больно.
– Развязывай, – хрипло командует Донна. Иден распутывает узел жгута. Он падает на пол. Она делает глубокий вдох и не дышит, пока не начинает чувствовать боль в груди, затем медленно, осторожно выдыхает. Теперь между ней и наркотиком уже нет преграды.
Но сначала Донна не давит на поршень шприца, а тянет его на себя. В стеклянный цилиндр вползает язычок алой крови и смешивается с грязно-желтой жидкостью. Затем Донна быстро впрыскивает содержимое шприца в вену. Иден наблюдает, как она снова набирает полный шприц крови, чтобы смыть остатки наркотика, и вновь возвращает его содержимое в вену, потом выдергивает иглу и прижимает к оставшейся на коже красной точке ватный тампон.
– Согни руку, – приказывает она. Иден послушно сгибает руку в локте.
Она в тысяче миль от земли, в тысяче миль ото всех и вся. Она ждет. Он в ее крови и уже мчится к мозгу. Ее тело словно погружается в вакуум.
Величественный, вселенский покой.
Где-то далеко-далеко Донна споласкивает шприц, готовясь сделать укол себе.
Но
– Ну как ты? – слышит она голос Донны.
– О'кей.
Он в ее крови. Он приближается. Иден чувствует, как он начинается где-то в углах комнаты и наплывает на нее. Все быстрее, быстрее. Сейчас будет потоп. Чтобы ее не смыла волна, она судорожно хватается за подлокотники кресла; вата падает на пол. Он врывается в ее тело с мощью всесокрушающего взрыва, поднимаясь вверх, к мозгу.
Он барабанит ей в затылок, наполняя вселенную безумным грохотом, жаром и светом. Это слишком. Она не сможет вынести этого. Бурлящая в ней жизнь, подобно гейзеру, фонтаном вырывается наружу. Она так ждала этого момента! Ничто в мире больше не имеет значения. Ни боль. Ни радость. Ее охватывает такой безудержный экстаз, что она пытается кричать, но крик застывает у нее в груди.
И вот он врезается в мозг, и ее череп разлетается на тысячи крохотных осколков. Она чувствует, как каждая из миллионов клеток головного мозга становится самостоятельной и несется прочь; и в каждой звенит радостная, восторженная песня. Эти клетки наполняют комнату мерцающим туманом. И ее тело рассеивается, такое же бесплотное и воздушное, как перистые облака, затянувшие уходящее за горизонт солнце.
Она больше не Иден. Вот он, настоящий экстаз.
Тишина.
По золотистым узорам вен кровь постепенно начинает откатывать от головы, наполняя тело любовью, такой сильной и сладостной, какой никто и никогда еще не знал. Мать… отец… возлюбленный… Вокруг нее сплетается золотая сеть, и ей становится покойно и радостно.
– Балдеешь? – Донна приготовилась ввести себе остатки героина.
Иден медленно поднимает на нее глаза.
– Лета. Великолепно.
– Что еще за Лета?
– Река… забвения.
Пьяный бред. Донна всматривается в ее лицо.
– А-а, да. Что-то припоминаю.
– Боже! – Иден делает глубокий вдох. – Не ожидала… вернее, знала… но не ожидала. Боже! Это…
Донна уже не слушает ее.
– Это то, что мне всегда было нужно.
Донна не обращает на нее внимания. Уставясь в стену, она вводит себе наркотик. Затем запрокидывает назад голову, закрывает глаза и чуть слышно выдыхает:
– О-о, кайф!
Она принимается рассматривать свои руки. Надо бы колоться в какие-нибудь другие места, а то здесь у нее уже все вены разворочены. Чем только она ни ширялась – и растолченные таблетки диконала, и амфетамины, и черт знает какое еще дерьмо! Впредь она будет колоть себя в пах, там тоже есть вены. Их везде полно.
Она видит, как Иден неуверенно встает с кресла и, словно лунатик, бредет к дивану, опускается на него и откидывается на подушки.
Донне хорошо. Просто чудесно. Лучше, чем полет. Лучше, чем секс. Она медленно плывет в золотистых сумерках. Высоко-высоко. Подобно ангелу.
Донна открывает глаза и видит Расти Фагана. Он таращится на Иден.
– Пришел. – Донна несколько раз кивает головой. – Завидуешь, а? Я бы отдала свою левую сиську, чтобы снова испытать первый укол.
– Только это тебя и заводит, – говорит Расти. – Проблемы были?