Первые гадости

Бацалев Владимир Викторович

— Без штанов, — сказал Дулемба.

Но комсомолки, никогда не расписывавшиеся в бухгалтерской ведомости, а получавшие плату за разовый труд или совсем не получавшие, на радостях, что с утра остались безработными, а Иван Матренович их не материт, не лупит палкой, не гонит взашей к станку, — собрали для Победы восемь рублей, нахалтуренные собственными телами, и подсказали, что за углом есть универмаг, в котором ничего нет.

— Давай, Иван Матреныч, — сказал Светозар Митрофанович, — неси бумажки дочкины или веди к тому, кто выдаст.

В Москву мы пешком дойдем.

— А вот фиг! — сказала Победа — В Москву мы поедем в спальном вагоне.

— Где? — переспросила мать Простофила.

— Мы пойдем к первому секретарю, который позвонит моему папе, и нас отправят за счет КПСС, — объяснила Победа. — Правда же, так лучше?

Все решили, что она права: за счет КПСС гораздо лучше, чем пешком.

Победа надела на бедра наволочку, раздев подушку Сени и продрав две дырки для ног, и пошла на улицу, сжимая восемь рублей в ладони. Остальные тут же смирились с тем, что Победа выбрала себя атаманшей, и увязались за ней плотной стайкой.

В универмаге в отделе «Носильные вещи» продавались варежки на два пальца для стрельбы в холод и фиолетовые тренировочные штаны 58-го размера, украсившие бы инвентарь любой уборщицы. Выбора у Победы не было, поэтому она купила себе и Дулембе такие штаны, и у нее еще хватило денег на одно большое мороженое, которое сразу раскисло и соскочило с бумажки на тротуар. Победа развеселилась, запрыгала вокруг белой кучки, созывая кошек, чтобы мороженое не пропало, но Воронья принцесса опередила всех животных и вылизала тротуар до черной грязи.

Перед входом в райком гулял привычный милиционер, охранявший партийное имущество от расхитителей и остановивший москвичей привычным вопросом и привычным запросом. Один Простофил на запрос достал справку о комиссовании, и, пока милиционер рассматривал ее глазом, Победа проскочила внутрь незамеченная и поругалась с секретаршей, вооруженной криком, которая охраняла дверь с табличкой «Петр Прасковьевич Молот». Победа не простила бы себе поражения от какой-то секретарши, поэтому она победила и прорвалась за дверь.

— В глупую и неприятную историю попали мы в Куросмыслове, оставшись без денег и документов, — сказала она. — Особенно глупо и неприятно то, что среди нас есть иностранец, а я — дочь первого секретаря.

Петр Прасковьевич сначала заставил Победу поклясться на висевшем тут же красном знамени, что не врет, потом позвонил по «вертушке» Чугунову и под конец вышел посмотреть на иностранца. Поскольку вид у Дулембы был типично иностранный, Петр Прасковьевич поверил правде и пригласил всех в кабинет, даже Ивана Матреновича и Простофила — явных земляков.

Победа объяснила, что они хотят как можно быстрей бесплатные литеры до Москвы и бесплатно покушать, — а старец Митрофаныч добавил от себя про дочку.

Петр Прасковьевич снял телефонную трубку, поругал кого-то и освободил Сени.

— Можно бежать за трудовой книжкой? — спросила Сени.

— Сиди,

отдыхай, — сказал секретарь. — Сами привезут, ты им не девочка, — и крепко задумался. Дело в том, что Молот был жаден, как Плюшкин, а билеты и еда для незваных гостей стоили денег, пусть не его, но все равно чьих-то, которые Петр Прасковьевич тоже пожалел. Он был жаден до того, что любой товар считал ерундой и посылал за ним жену, так как сам на ерунду не мог тратить.

Но тут Петр Прасковьевич таки напряг голову и изобрел выход.

— Сегодня вечером, — сказал он, — мы отправляем в Москву делегацию из пятнадцати передовиков производства. Делать им там совершенно нечего. Вот я сейчас вычеркну семерых из списка наугад, а вас впишу.

— Вот и все, — сказал он же, любуясь работой. — А кушать мы пойдем к военным неучтенных поросят. Сказал «мы», потому что тоже решил от безделья и жадности хорошо поесть и выпить.

На улице компания распалась, потому что Сени, старец Митрофаныч и Воронья принцесса решили ждать гонцов с документами, и Победа предложила им встретиться у поезда.

А в части радушно изъявили желание кормить их до смерти, по крайней мере, до политической смерти первого секретаря, и, пока готовили простой обед, переходящий в затяжной ужин, как переходящий вымпел — в переходящий вымпел с грамотой, капитан Чекрыжников, прикомандированный полковником, провел гостей экскурсией вдоль забора и рассказал о житье-бытье армии и о всем другом, что знал.

Победе совершенно не понравился капитан Чекрыжников, хватавший ее под локти и за талию без всякого повода и намека, не замечавший увертываний девушки и ковырявший в носу паузами.

— Вы знаете рядового Чудина? — спрашивала Победа.

— А вы любите вальс? — спрашивал он Победу. — Я, знаете ли, люблю смотреть на вальс, — и тут же продолжал: — Вот в это помещение нельзя входить почерневшему товарищу, а остальным ненадолго можно.

— Его зовут Карл, товарищ Чекрыжников, — обижалась Победа за друга

— Ну какой я вам товарищ! Не хочу быть просто товарищем, хочу быть ближе! Даже еще ближе! — обижался Чекрыжников.

— Между прочим, он любимый гражданин Конго и тезка Маркса.

— Между прочим, меня зовут Федя, — отвечал капитан Чекрыжников, сверкая глазками и не вынимая палец из ноздри. — И я тоже буду любимый! Буду! Буду!.. Никуда мне от этого не деться.

Обедать присели в «Красном уголке» под грамотами и при включенном телевизоре и обедали до вечера — так всем понравилось. Пили клюкву на спирте и рябину на коньяке. Простофилу не наливали, потому что вообще не хотели за стол пускать, мать его не пила, хотя уговаривали «рюмку— за полковника, рюмку— за секретаря». Победа окосела с непривычки, прочие надрались и повысили голос друг на друга. Дулемба пел что-то родное для себя и экзотическое для остальных. Капитан Чекрыжников сидел рядом с Победой, икал и хватал бедную девушку за коленки.